Миниатюрист
Шрифт:
Лихие уличные пацаны уже раскатывают по льду, не боясь провалиться, радостно улюлюкают, окликают друг друга: «Питер, Даниэль, Антуан, Берт!» Нелла приглядывается к Берту – это же тот слепой мальчишка, что украл серебристую селедку в день ее приезда! Он отощал, однако веселится не меньше остальных. Удивительно, но катается он по этой белоснежной и безбрежной скатерти так же бойко и уверенно. Не иначе как скользкая твердь всех уравняла.
Он ей напомнил о брате Кареле, и она отправляется за подарками для своей семьи, благо у нее теперь есть деньги. Выбирает тщательно, самое лучшее, что должно свидетельствовать о статусе амстердамской знатной дамы.
Нелла с Корнелией избегают говорить о кукольном доме, a Марин их ни о чем не спрашивает. Служанка, постоянно предупреждающая молодую хозяйку о подстерегающих ее опасностях, очень надеется избежать беды. А Нелла, боящаяся упустить тонкую ниточку, которая способна однажды привести ее к миниатюристу, счастлива просто ждать, что будет. Куколки застыли в своих комнатах, кто сидя на стуле, кто стоя у камина, с Резеки и Дханой у их ног. Нелла собирается написать мастеру и снова посетить Калверстраат, ей нужны кроватки, фаянсовая посуда и кастрюльки, столы, горшочки, вазы… А также картины, орнаменты, тарелочки с едой.
Она составляет списки необходимого, это уже превратилось в потребность. Кукольный дом, кажется, живет своей жизнью, и она должна его подпитывать, следить за тем, как он разрастается. А в часы, когда ее одолевают мрачные мысли, вспоминается ночь на Калверстраат, куда они пришли с Отто, и она начинает гадать, чем для нее может обернуться очередное обращение к услугам миниатюриста. Снова на пороге появится Джек? И что окажется в новой посылке? Она испытывает острое желание, смешанное со страхом. Надо полагать, очередные поделки внесут радость в ее жизнь, но почти наверняка и осложнения.
Однажды, придя к себе, она видит, что куколок переставили. Резеки теперь в прихожей вместе с Джеком, а Дхана с Йоханом в кабинете. Отто вообще исчез, а Марин, Корнелия и крошка Нелла переместились в гостиную. Меерманс лежит ничком на полированном полу. На ее расспросы, кто побывал в ее комнате, все отвечают отрицательно. Она пытается понять, кому понадобилась эта перетасовка, все трое, кажется, хотят держаться подальше от ее шкапа и миниатюриста – вообще от всего, что с ним связано.
Она обыскивает комнату в поисках Отто, но тщетно. Его украли, это ясно, вот только зачем? По спине пробегает озноб. Возможно, это Лийк. Приходила ночью, чтобы унести фигурку человека, о котором постоянно думает? Что за дурацкая мысль! Она могла прийти в голову разве что прежней Нелле, витавшей в облаках, предававшейся необузданным фантазиям. Наверняка фигурка у кого-то в доме. Неплохо бы проверить, но идти в комнату Марин совсем не хочется. Она еще помнит синяк на руке и свой страх, когда ее застигли на месте преступления. С тех пор они пришли к взаимному пониманию, пожалуй, даже доверию.
Накануне дня святого Николая, борясь с бессонницей, Нелла вспоминает слова из любовной записки, которую Марин порвала на клочки, и даже слышит, как Джек произносит их, рассекая воздух, точно скиф морскую рябь, со своим английским акцентом. Это все равно что стоять на пригреве. Одного прикосновения мне хватит на тысячу лет. Похоже, Марин сразу догадалась, от кого были подношения. Нелла проваливается в тревожное забытье, в котором Джек бродит по закоулкам ее сознания с водруженным на голову черепом из коллекции ее золовки. Она просыпается как от толчка. Сон был такой отчетливый, что кажется, Джек сидит в углу.
– Кто здесь? – испуганно спрашивает она, но вопрос остается без ответа. Она видит лишь силуэт гигантского кукольного дома под потолок со зловещими комнатами. Где-то привычно хлопают двери, и кто-то всхлипывает – поди догадайся. Она встает и отдергивает штору, ожидая увидеть Лийк или светловолосую женщину с необычными глазами, что сидела в церкви. Канал объят тьмой, а над водой стелется туман – словно пар идет изо рта. У Неллы скоро замерзают ноги, и она снова ныряет под одеяло, а рукой шарит под подушкой, проверяя, нет ли там случайно Отто. Как ни странно, нет.
Наступил день святого Николая, но улицы на удивление безлюдны.
– Что случилось? – спрашивает Нелла за завтраком. Марин молча меряет ее взглядом.
– Опять этот чертов магистрат лишил нас праздника, – откликается Корнелия, неся внушительную чашу компота в посиневших пальцах.
– А ты бы, Корнелия, прикусила язык, – подает голос Марин. Она ведет себя так, словно у стен есть уши, думает Нелла, посылая служанке улыбку. Но Корнелии не до смеха: десять лет строгой набожности, исповедуемой хозяйкой дома, дают о себе знать. – Всякие куколки и тому подобное официально запрещены. – От этих слов Корнелия роняет на пол ложку, а в ее взгляде, обращенном к молодой хозяйке, читаются недовольство и легкая паника.
Нелла опускает беспомощный взгляд в тарелку с селедкой и сыром гауда. В щелях гуляет леденящий ветер.
– Запасы торфа и дров тают на глазах, а нам хоть бы что, все камины растопили, – недовольно бурчит Марин.
– Мы стараемся экономить, мадам, – оправдывается Корнелия.
Нелла оглядывает сотрапезников, надевших на себя сто одежек, да еще кутающихся в харлемские шали.
– Пряничные фигурки тоже нельзя, – на всякий случай уточняет Марин. – Я тебя предупредила.
И то правда, имбирные человечки и куколки, продававшиеся на Вийзельдам, оказались под запретом.
– Папистское идолопоклонство не может заменить сосредоточенной молитвы, – заключает Марин.
– Это чьи слова? Ваши или бургомистра? – полушепотом отваживается полюбопытствовать Нелла. Она смотрит на золовку, дорисовывая сахарные крошки в уголках идеальных губ. Почему Марин так лебезит перед сильными мира сего, обладающими властью утопить ее брата, остается для Неллы загадкой. И почему она так держится за бездушную собственность? Страх божий или страх перед соседями? Возможно, и то и другое.
Нелла следом за Корнелией уходит в кухню, к теплу открытой печи, где та с лязгом ставит чашу с компотом и вооружается скалкой. Здесь же Отто полирует целый батальон весенних сапог Йохана.
– Ничто не остановит амстердамцев, больших любителей пожрать, – говорит он. – Готов поклясться всеми сковородками Корнелии, что за закрытыми дверями женщины сейчас вовсю лопают пряничных человечков, а их супруги с удовольствием грызут миниатюрных женушек.
– Твоя правда, только нечего клясться чужими сковородками, – говорит Корнелия, снисходительно хмыкая.