Миниатюрист
Шрифт:
– Знаете, – снова произносит служанка, – когда Марин увидела ваш здоровенный шкап, я подумала: «Ой, что сейчас будет!» – Она ухмыльнулась, и Нелла вдруг поняла, что в этих домашних передрягах Корнелия чувствует себя в своей стихии. И ей уже не хочется назад – к никчемной матери, к кровати на шестерых детей, к непредсказуемому будущему. Она хочет сама быть себе хозяйкой, а посему знать обо всем, что происходит в доме.
– Скажи, Марин кого-нибудь любила?
Пальцы служанки стиснули фляжку.
– Любила? – повторяет она как эхо. Потом опускает глаза на огонь. – Если вы ее об этом спросите, то услышите, что любовь – это призрак, за которым все гоняются, но никто покуда не поймал.
Нелла задумалась над тем, как ей возразить, но Корнелия подавляет ее своим напором:
– Нелла, я знаю, что говорю, уж поверьте. Любовь! Да все девушки в городе расшиблись бы в лепешку, лишь бы стать женой Йохана Брандта.
– Я спросила тебя про Марин…
– Мужчина, который не хватает сразу то, что ему принадлежит по праву, который не бьет своих слуг и покупает жене подарки на зависть всем жителям Золотой Подковы…
Нелла глядит в огонь. Пляшущие язычки пламени сходят на нет.
– Но ведь он наверняка, как и я, считает наш брак ловушкой?
Корнелия поднимает брови.
– В этом городе есть ловушки пострашнее, Нелла. Жизнь так устроена. – Она тоже глядит в огонь, втягивая нижнюю губу. – Не возвращайтесь в Ассенделфт, – говорит она, избегая встречаться взглядом с Неллой, а у той становится немного легче на душе. – В спальне наверху у вас стоит шкап за две тысячи гульденов. И, как я недавно еще раз убедилась, практически пустой.
Нелла размышляет об обитателях этого дома. Пока она держит язык за зубами, их безопасность в ее руках. Но сколько же вопросов остается без ответа…
Корнелия смотрит на молодую хозяйку, словно читая ее мысли.
– По мне, так ваша жизнь только началась.
Семь кукол
Вечером, поднимаясь к себе, Нелла слышит малоприятные звуки: ее золовку выворачивает наизнанку. Тут же и к ее горлу подступает тошнота. Может, ей пойти к Марин, приобнять, предложить чай с шалфеем? Ничего этого она не делает. У себя под дверью она обнаруживает стоящий букетик из мелких ярко-красных и голубеньких цветов. В него вставлена записка, и Нелла сразу узнает почерк, фраза начинается с большой заглавной буквы, а строчные буковки наклонились вперед и словно бегут к точке. Первая записка, которую написал ей муж.
«Нелла, вот тебе пятнистый горец для восстановления сил и голубой барвинок для обретения друзей».
Для обретения друзей? Поздно. Слишком далеко все зашло, чтобы начинать с нуля. А вот для восстановления сил – пожалуй. Еще бы попросил прощения. А что, нормальное пожелание. Уехав в Ассенделфт, она оставит за собой зияющую дыру, о чем будут горячо сплетничать женщины вроде Лийк и говорить мужчины вроде пастора Пелликорна. Она осложнит жизнь Корнелии и Отто, вот уж ни к чему.
В своей комнате она обводит взглядом серебряный кувшин, картины, которые уже не разворачивает лицом к стене, пустой шкап. «Всю жизнь быть замужем за человеком, избегающим супружеского ложа? Тебя будут брать с собой на разные сборища, на вечеринки в гильдии, возможно, он даже станет твоим другом, но никаких детей, к тебе даже пальцем не притронутся. Неужели один мой вид его отталкивает? Когда мы плыли на барже, моя открытая шея ждала его поцелуя, а дождалась только ожерелья».
Любовь. В Ассенделфте она над этим не задумывалась, пока у нее не начались месячные. Это кровотечение исполнено смысла, утверждает Библия, и она пыталась соединить его с идеей любви. Но почему-то детям взрослые не очень-то радовались, и сам родительский брак у нее в сознании связывался с умиранием. На изможденном материнском лице лежала печать раздражения, смешанного с тоской по несбыточному. И пусть брак стал для Неллы спасательным кругом, меньше всего она желала повторить судьбу матери.
Но сейчас она думает о любви иначе. Отто, Джек – юные мужские тела подразнили ее на расстоянии и пробудили в ней желание. Ей хочется их потрогать, узнать, что скрыто под одеждой и даже глубже, под наготой, увидеть нечто, ускользающее от глаз, – чужую душу. Но пока, сама для всех чужая, она переживает, что, возможно, никто и никогда не посмотрит на нее так, как ее муж смотрел на Джека.
Она трет ладони, словно желая стереть следы унижения. Любит ли она Йохана, как положено жене, трудно сказать, тем более он сам, видит бог, поставил для этого преграды, но разве она могла представить себе, что всю жизнь не будут любить ее! Как прокаженную, неприкасаемую. В полутьме она нюхает чудесный букетик, и ее знобит. Все ее обманывали. Она снова залезает в постель и переворачивается на бок. Он не вчера появился, сказала о Джеке служанка. Интересно, «не вчера», с учетом аппетитов ее мужа, это как долго – несколько месяцев, год, два? Неудивительно, что он так странно себя повел, увидев Джека у своего порога. Никак испугался, что тот обнародует их отношения.
Хотела бы она знать, где сейчас Йохан, в этот холодный-прехолодный вечер. Она кожей чувствует его безразличие. «Ты не должна быть здесь», – вырвалось у него, когда она переступила порог его конторы. Не должна, и всё тут». Обретение друзей – пустые слова.
Стук в дверь обрывает поток жалости к себе. Это Корнелия.
– Вот, – говорит она. – Оставили на крыльце для вас.
Очередная посылка с чернильным знаком солнца.
– Ее принес Джек?
– В парадную дверь постучали, но когда я открыла, там уже никого не было.
Нелла, волнуясь, осторожно распаковывает коробку под пристальным взглядом Корнелии. То, что она обнаруживает, застает ее врасплох.
В ряд лежат семь куколок, настолько реалистичных, что Нелла кажется себе великаншей, нависшей над живыми лилипутами.
– Пресвятая Богородица! – ахает служанка.
Нелла берет куколку в руки. Перед ней Йохан: на широкие плечи наброшено пальто темно-синей расцветки, одна рука сжата в кулак, другая протянута для рукопожатия. Волосы длиннее обычного, до плеч. Из-за теней под глазами он кажется более уязвимым. К поясу привязан набитый кошелек, болтающийся чуть не до щиколоток. Поскольку он худее, чем в жизни, тяжелый кошель перекашивает его набок. Кажется, сейчас он откроет рот и заговорит.
– Ангелы небесные, – говорит она едва слышно.
– А это вы, – произносит рядом Корнелия.
– Ты о чем?
– Да вот же!
И точно: рядом с Йоханом крохотулечка в милом сером платье, волосы, как и в жизни, выбились из-под чепца. Смотрит прямо в глаза озадаченному оригиналу. А в крохотной ручке – распахнутая птичья клетка! У Неллы все внутри переворачивается.
Следующей в коробке лежит Корнелия с точно схваченными по-птичьи пронзительными синими глазами, оценивающими, с оттенком сомнения, рука поднята к лицу, и, если приглядеться, видно, что палец прижат к губам. Рядом с ней лежит Отто с волосами из крашеной шерсти ягненка – на вид он живее, чем хозяин, но такой же худенький. Нелла притрагивается к его ручке и под затрапезной одеждой нащупывает настоящую мускулатуру. Она в смущении отдергивает пальцы, а Корнелия выхватывает у нее куколку из рук.