Миниатюрист

Бёртон Джесси

– В его конторе. Два брата. Они знают. Они все видели.

Марин побледнела. Она похлопывает себя по завязкам чепчика, словно желая удостовериться, на месте ли голова.

– Знаешь ли ты, Петронелла, что это такое – постоянно жить в страхе, что твою сокровенную тайну вот-вот разоблачат?

– Это вы о Йохане или о себе?

Марин с раздувающимися ноздрями так и сверлит ее взглядом.

– Вы же сами говорили, что я юная провинциальная дурочка и ничего не знаю.

Марин фыркает.

– В твоем возрасте я уже понимала, как устроен мир.

– Что

до меня, то я рада, что не похожа на вас, – признается Нелла. – Я каждый день благодарю за это Бога.

– Ты так уверена, что Бог тебя слышит, и потому утверждаешь, что мой брат попадет в ад…

– А вы так не считаете? Вы же ловите каждое слово пастора Пелликорна и постоянно набрасываетесь на брата. Это вы из страха надоумили его жениться на мне! Вам главное – себя обезопасить! – Голос Неллы уже звенит. – Сами-то вы не замужем, а значит, не под защитой. А он живет своей жизнью. Я знаю, что он взял у вас деньги, и теперь вы ревнуете его к тому, чем он занимается. Вот почему у вас в комнате все эти географические карты и диковинные ракушки. Лицемерка!

Марин, ничего не говоря, подходит к кукольному дому.

– Это все, что у тебя есть, Петронелла. Пустой дом. – Она хлопает ладонью по боковой панели. – Я думала, ты сильная…

– Я сильная. И не трогайте мой дом.

Марин пристально смотрит на нее.

– Если ты сильная, тогда почему сбегаешь?

Нелла молчит. Марин убирает руку с панели и направляется к ней. Она физически ощущает жар, исходящий от разгневанной золовки, смешанный запах чистого белья и пота, отдающего мускусом, что выводит Неллу из равновесия.

– Сказать тебе, Петронелла, как они поступают с содомитами? Топят их в воде. Надевают им на шею камень и наблюдают за тем, как они идут на дно.

Нелла с изумлением видит в глазах Марин слезы, прилив гнева откатывает назад, а лицо делается скорбным.

– Но даже если они потом вытащат его труп и разрежут на части, они все равно не найдут то, что ищут, – произносит она тихим голосом, в котором слышится искренность и опустошенность.

– В каком смысле? – не понимает Нелла.

Марин прикладывает ладонь к груди, глаза на мокром месте.

– Потому что это скрыто в его душе, Петронелла, а из души не вытащишь.

Пибо выпущен из клетки

Часом позже, прихватив клетку с попугаем, Нелла спускается вниз. На последней ступеньке, прежде чем шагнуть на черно-белый мраморный пол, она садится и ставит клетку рядом. Пибо восседает на своей жердочке. Никого из домочадцев или челяди не видно. Сквозь верхние окна пробиваются слабые лучи, окрашивающие стену в бледно-желтые тона.

Она затыкает себе рот, чтобы не расплакаться. Пускай Марин плачет, как бы пугающе это ни выглядело, кашу-то заварила она. Нелла дергает ручку дверцы, и та с тихим лязгом распахивается, заставив птицу от неожиданности подпрыгнуть. Пибо с любопытством вертит головкой и поглядывает на хозяйку своими глазками-бусинками.

Несколько секунд он благоразумно не расстается с жердочкой, но потом, решившись, вылетает из клетки и, громко хлопая крыльями, устремляется все выше и выше, а затем ныряет вниз, осваивая безбрежное пространство. При этом его какашки так и сыплются на пол. Вот и хорошо, думает про себя Нелла. Пускай загадит их дурацкий мрамор.

Она откидывается назад, подставляя лицо холодному солнцу и следя за тем, как попугай по спирали взвивается под потолок. Он носится от стены к стене, шелестящий комок мелких косточек и чудесного оперенья, обдавая ее воздушной волной, пока не находит себе какое-то невидимое пристанище.

Нелле явно не хватило недели, чтобы до конца осознать то, чему она стала свидетельницей, и ее одолевают образы, роящиеся в голове, точно стая назойливых бабочек. Казалось бы, простая картинка: ее муж и рассыльный Джек Филипс, английский красавец, но картинка дробится, усложняясь, представая в новых ракурсах. Она ощущает тяжесть заговора, снова видит Джека на пороге дома с посылкой от миниатюриста… Чем они занимались до ее появления? Склонялись над разложенными на кровати атласами, словно боги над картой Земли?

Хотя она не чувствует себя даже на восемнадцать, сейчас ей на плечи давит груз восьмидесяти лет прожитой жизни. Она барахтается в море фактов и предположений, не зная, как их оценить и с какого боку к ним подступиться, но эта беспомощность странным образом ее окрыляет. Ее поступки не имеют значения, ибо останутся без последствий, и тем не менее где-то маячит угроза утонуть. Один неосторожный шаг, и вся ее жизнь сделается серой в сравнении с кратким мигом чужой страсти.

Как же Йохан с сестрой должны были летом потешаться над ее провинциальной наивностью, когда придумывали план заманивания ее в большой город! Ею и матерью, двумя простушками, так легко манипулировать: достаточно произнести вслух слово «родословная» – и даже не надо открывать кошелек.

«Какой же я была дурочкой! Нафантазировать, что я смогу стать своей в Амстердаме, что я ничем не хуже Йохана и Марин Брандт. И где же мои хваленая сила и ум? Чего я тут добилась?» Она кладет руку на живот. От одной этой мысли что-то сжалось внутри. Она никогда, невзирая на все пугалки матери, не сомневалась в том, что однажды родит ребенка.

Она тихо массирует живот, рисуя в воображении изгибы маленького тельца, комочек пульсирующей плоти. Жизнь в этом доме не просто абсурдна, она превращена в забаву, в сплошной обман. Даже их детские игры с Карелом на озере были не в пример более настоящими. И кто она теперь? И что ей делать?

– Проголодались? – вдруг прозвучал голос совсем рядом.

Нелла аж подскочила. Из-под лестницы выходит Корнелия, заметно бледная, с непривычно поджатыми губами. Нелла даже не спрашивает, что та делала под лестницей. В этом доме человек не бывает совсем один, всегда кто-нибудь подсматривает либо подслушивает. Разве она сама не прислушивается – к чужим шагам, к хлопающим дверям, к торопливому шепоту?

– Как собака, – отвечает она.

Знакомый голос и собственный ответ действуют на нее успокаивающе, и она остается на плаву.