Мир Гаора
Шрифт:
– Сейчас посмотрю, терпи.
Да, здесь боль ещё сильная, он даже вскрикивает, такой сильной она становится на мгновение.
– Ну что там у него?
– Обойдётся, не раздробил.
Лицо горит то ли от жара, то ли от стыда. Но на сопротивление нет ни желания, ни сил. Их руки, он уже понимает, что это они сняли, куда-то забрали боль, которая не давала ему дышать, есть, двигаться, продолжают гладить, растирать его грудь и живот.
– Дай-ка я ему живот помну.
–
– Да, не порвано, обошлось. Сядь, Рыжий.
Ему помогают сесть, и он невольно открывает глаза. Пять женщин стоят перед ним. Голые, с распущенными волосами, он никогда не видел такого, не знает, куда отвести глаза от вьющихся волос на их животах. А рядом садится Матуха и обнимает его со спины, прижимаясь щекой к его спине.
– Дыши, Рыжий. Больно дышать?
– Уже... нет...
– отвечает он между выдохами.
– Покашляй.
Кашлять страшно, он ещё помнит, как это было больно, но послушно пытается. Кашель отзывается слабой далёкой болью, но это он может терпеть. Если б ещё они оделись... А то... Он склоняется вперед, горбится, закрываясь руками.
Рука Матери властно нажимает ему на голову, откидывая к стене,
– Мы Матери все, не стыдись, нас стыдиться нечего. Мы всё про вас знаем. Рожаем вас, видим, какие вы, зачинаем от вас, видим, какие есть, и обмываем, как в землю положить, тоже видим, какими стали. Подними глаза, Рыжий.
Он заставляет себя поднять веки и смотрит теперь им прямо в лицо.
– Приняла тебя Мать-Вода, не чужой ты нам. Понесёт тебя теперь Мать-Вода мимо горестей.
– Мать-Вода, - старательно повторяет он, - Кто это?
– Потом узнаешь, - улыбается Мать, - очунелся, вижу, любопытным стал.
Улыбаются остальные, смеётся Матуня.
– Ты Матерей не стыдись, - строго говорит Матуха, - нам всё знать можно. Кровь в моче увидишь, или кашлять с кровью станешь, сразу приходи.
Он кивает. Это понятно, но...
– А теперь ложись, сейчас мы тебя ещё раз, уже без заговора помнём. Матуня, воду выключи, пусть остывает, а то прохватит его.
Он послушно опускается на скамейку, вытягивается на животе, всё опять становится далеким и плохо различимым, но уже не страшным.
– Маманя, ты ему завтра отдельно размазни сделай плошку.
– И травки заварить какой?
– Я посмотрю у себя.
– Пусть побережётся первое время.
– Может, дневальным его оставить, полежит хоть.
– Нет, пусть ходит, да и кто завтра-то?
– Нет, этот не даст.
– Верно, пусть идёт. Он с Плешаком ведь?
– Плешак не подставит, пусть идёт.
Слова доходили издалека, он слышал и не слышал. Блаженное чувство расслабленности от массажа он знал, массажу их учили в училище, в госпитале он тогда попал на экспериментальный курс лечебного массажа - перед тем, как лечить офицеров, новый метод опробовали на рядовых, но сейчас... сейчас это совсем другое. И дело не в том, что это женщины, нет... он знает женские руки, это другие, как тогда... в лунном сияньи снег серебрится... нет, не сейчас, нет...
– Рыжий, что с тобой?
– Матуня заглядывает ему в лицо и удивлённо говорит.
– Плачет.
– Пусть плачет, - жёсткая рука Матери проводит по его волосам.
– Слезой у человека горе выходит.
– Без матери рос, - качает головой Маанька, - а сердце живое, не выжгли ему сердце, значит.
– Видно, мать отмолила его.
Голоса становятся совсем далёкими, он опять уплывает в темноту, мягкую и тёплую темноту сна.
– Всё, бабы, - выпрямилась Мать, - давайте убирать.
– Вытащили, - улыбалась Матуха, отжимая волосы.
Они быстро вытерлись, надели рубашки, тщательно вытерли, растёрли его мокрое от пота и осевшего пара тело, подняли и поставили на ноги и повели, снова подпирая, поддерживая собой. Он, как и тогда, бессильно обвисал, мотая опущенной головой с закрытыми глазами, но уже не стонал, а чуть слышно всхлипывал от недавнего плача.
Когда они вышли в спальню, мужчины опять дружно отвели глаза, потупились, а Тарпан опять пригнул Тукмана к своим коленям. Никто не решился подсматривать, как они вели, поднимали на койку и укладывали большое крепкое тело. Мать взяла его одеяло с койки Полоши, накрыла и аккуратно подоткнула с боков и под ноги.
– Грудь ему открой, - тихо сказала Мамушка.
– Не надо, - так же тихо ответила Матуха, вглядываясь в бледное осунувшееся лицо, - прохватит. Теперь только Мать-Вода, или пронесёт его, или ко дну в Мать-Землю опустит.
Шесть женщин прошли к двери и вышли в пустой тихий коридор. В дверях Мать оглянулась на Старшего, и он, сразу вскочив на ноги, подошёл к ней.
– Если встанет утром, - Мать быстро закручивала себе волосы на макушке, - пусть идёт.
– А не дневальным?
– спросил Старший.
– Вспомни, кто завтра, только хуже будет.
– И то, - кивнул Старший.
– А... а если...
Мать вздохнула.
– Что могли, мы сделали, а дальше не наша воля. Мать-Вода решит. Не трогайте его до утра. Или встанет, или уж всё.
И ушла.
В спальне задвигались, заговорили. Махотка пошёл зачем-то в душевую и тут же выскочил оттуда с криком.