Мир культуры. Основы культурологии
Шрифт:
окрасить все поведение человека, освободить его от страстей, сделать осмысленным.
Тогда, с его точки зрения, человек достигает счастья, при котором “всегда можно
оставаться довольным, поскольку будешь пользоваться разумом” [281, т. 1, с. 239].
Человеку следует “...иметь твердое и постоянное решение исполнять все, советуемое
14
А. Дюрер.
Портрет
молодого
год
рассудком, не поддаваясь страстям и влечениям...” [там же, с. 222]. Декарту вторит
известный французский писатель, автор острых, кратких мыслей-максим Франсуа
де Ларошфуко (1613—1680): “Страстям присущи такая несправедливость и такое
своекорыстие, что доверять им опасно и следует их остерегаться даже тогда, когда
они кажутся вполне разумными” [165, с. 151].
Нидерландский философ Бенедикт Спиноза (1632—1677) центром своего
учения сделал человека и одним из первых в Новое время поднял проблему его
свободы. Спиноза рассматривает человека в единстве и многообразии его природы.
Человек нам понятен, но в то же время таинствен, поскольку в нем соединяется
множество неизвестных моментов, их число неисчерпаемо, и вместе с этим
неисчерпаем человек. Человек одновременно велик и ничтожен, но только он в
огромном мире природы стремится к свободе. И, отдавая дань веку, Спиноза видит
свободу в познании человеком законов мира и самого себя; познание для него —
наивысшее благо и добродетель. Именно познание и основанная на нем разумность
могут привести такую форму организации людей, как государство, к согласию.
Необходимо лишь одно, чтобы “все... во всем согласовывались друг с другом, чтобы
души и тела всех составляли как бы одну душу и одно тело” [284, т. 1, с. 538].
Как бы завершая философское осмысление человека в XVII веке, Готфрид
Лейбниц (1646—1716) выделил в нем три стороны: разум, волю и чувства.
Определяющим же началом в этой триаде становится, конечно, разум, который ведет
человека из тьмы произвола и зла к свету свободы и добра.
Искусство этого времени прославило величие разумного человека в трагедиях
Корнеля и Расина, высмеяло ничтожество невежественности в комедиях Мольера.
Новую страницу в эпопее познания человеческой сущности открывает эпоха
Просвещения. Французский философ и врач Жюльен Офре де Ламетри (1709—
1751) в трактате с выразительным названием “Человек-машина” (1747) пытается
разобраться в том, от чего зависит множество состояний человеческого тела и духа,
чем обусловлено великое разнообразие человеческих индивидуальностей. Он видит
причины этого в особенностях пиши и даже утверждает, например, что от того,
какая пища употребляется людьми, зависят и качества национального характера:
“Сырое мясо развивает у животных свирепость, у людей при подобной же пище
развивалось бы это же качество; насколько это верно, можно судить по тому, что
английская нация, которая ест мясо не столь прожаренным, как мы, но полусырым и
кровавым, по-видимому, отличается в большей или меньшей степени жестокостью,
проистекающей от пищи такого рода наряду с другими причинами, влияние которых
может быть парализовано только воспитанием” [163, с. 183]. Ламетри пытается
объяснить различные настроения, мышление, темперамент, поведение человека
исходя из его анатомических особенностей, сравнивая человека с животными и
растениями. В духе своего времени он видит различия между человеком и животным
в развитии ума. Но ум, по мнению Ламетри, не задан человеку свыше, он
развивается под воздействием природных условий и воспитания. “Плохо
воспитанный ум,— пишет Ламетри,— подобен актеру, которого испортила
провинция” [там же, с. 186].
15
Главным завоеванием эпохи Просвещения было учение о “естественном”
человеке. Томас Гоббс (1588—1679) в Англии, Жан Жак Руссо (1712—1778) во
Франции провозгласили, что человек свободен уже по своему “естеству”, по
рождению. Его свобода заключена в равноправии с другими людьми, и только
противоестественная общественная среда делает его либо властелином, либо
нищим. Именно она, считали Руссо и другие просветители, поставила человека на
колени и объявила рабом. Поэтому человек должен стремиться к свободе, он должен
бороться за нее.
Нет, не теоретики призвали на баррикады в борьбе за свободу, равенство,
братство. Но и они, и добропорядочные немецкие философы предполагали, что
человек не только должен, но и может обрести свободу. Ее воспевали поэты, о ней
писали драматурги, и человек мятежный, борец, свободный духом, становится
героем своего времени. Ему противопоставлены аристократ, властелин,
притесняющий свободу, с одной стороны, церковь, оправдывающая рабство,— с
другой и обыватель, филистер — с третьей.
Так XVIII век соединил в образе человека разум и страсти, а родоначальник