Мир под лунами. Начало будущего
Шрифт:
– Но для этого он, как ты выражаешься, проводил какие-то манипуляции с их геномом? Как же можно по-другому сделать?
– Естественно. Другого пути нет. С тех пор наследственный аппарат лэнеи несет не только информацию о собственных предках, но и некоторые данные нанья - данные великого Тавкарона. Это новое существо, объединившее в себе кровь лэнеи и каплю интеллектуальных способностей нанья, и стало лулу.
– То есть, - медленно произнесла я, - все мы в некотором смысле твои братья и сестры.
– Не в физиологическом, но шире, в биологическом смысле так и есть.
– И египетские фараоны не преувеличивали, утверждая, что являются сыновьями богов, лишь забывали
– Здесь, пожалуй, нечто иное, - сказал великий Анту.
– Не исключаю, что правители Египта и других государств будущего действительно могут вести свой род непосредственно от нанья. Уже сегодня Териваг и Парьеге многого добились для осуществления этой возможности, а Бероэс при первой же возможности поспешит довести эту работу до конца. Меня это не радует - я создавал Аэля вовсе не...
– То есть, - я его не слушала, - во мне тоже есть что-то от тебя? Я тоже твоя...
Он осторожно подхватил меня под мышки, посадил себе на колени.
– Как ни пафосно это звучит, но ты - действительно моя самая далекая и самая прекрасная сестра, Ксенья.
Голова у меня закружилась от счастья. Так вот почему! Вот почему нанья так меня восхищают! Они родные мне, мои родители, пусть и через тысячи поколений!
– Отец мой!
– я всхлипнула и прижалась лицом к его груди, обхватила руками за шею, обняла так крепко, как только могла.
Его теплые руки поглаживали меня по спине - без особого, впрочем, восторга.
– Тебе это так приятно?
– Приятно ли?
– я выпрямилась, вгляделась в прекрасное мудрое лицо, потянулась было, чтобы в своей радости его расцеловать, - но что-то в нем заставило меня остановиться.
Он-то знал это с самого начала. И его морщинистое лицо ни разу не отразило любви, в лучшем случае умильную нежность. Я расцепила ладони. Прошептала:
– Но ты не читаешь нас родственниками.
Спустив меня с колен, великий Анту поднялся. Прошелся по кабинету, остановился у настенной мандалы - сложного узора, в котором переплетались разноцветные геометрические фигуры.
– Вы величайшее достижение моего отца и мое собственное, и за это я не могу не ценить вас. Но часть его у нас отобрали, а зачем, мне неведомо. Что стало с лулу, отправленными на Эркой? Граждане Эркоя давно уже не соотечественники и не родичи нам, они не изволят ставить нас в известность о своих проектах, теперь они только приказывают... Мы для них не лучше лулу! Они проводят на нас эксперимент куда более рискованный, чем мы - на лэнеи! Как мне после этого называть лулу детьми? За что же сражался мой отец?..
Решившись, я подошла и поцеловала его руку. И сказала, глядя в глаза:
– Мне тоже не всегда легко любить вас. Но я тебе благодарна, великий Анту. Ты позволишь мне называть тебя отцом? Это будет самая большая честь для меня.
Долгое время он смотрел на меня. Потом взял мое лицо в руки, всмотрелся так, что я захолодела, и отпустил.
– Возможно, ты мой второй шанс. Зови меня, как пожелаешь. Об одном лишь прошу тебя, Ксенья: слушай меня. Верь мне.
– О чем ты?
– удивилась я, но он отвернулся, явно расстроенный, и я поспешила уйти.
На следующий день он лег спать и поручил приглядывать за мной Бьоле, а Бероэса безо всяких объяснений услал обратно в Африку, чему я была очень рада. Этого юношу здесь не любят, несмотря на то, что после ухода великого Анту он должен стать очередным великим. В ранние годы все нанья легкомысленны, как и положено молодежи, но у Бероэса юношеское созревание чересчур затянулось. Напрямую никто ничего не говорит, однако по обрывкам разговоров
Пожалуй, его сложный характер - признак великого. Они живут намного дольше остальных нанья, соответственно и взрослеют медленнее. Бьоле как-то обронил, что, судя по хроникам, юный великий Анту тоже был не подарок. И именно он, Бьоле, настоял на том, чтобы Бероэс специализировался на ботанике - эта спокойное занятие, мол, позволит избежать осложнений, которые не раз возникали из-за склонности великих рисковать благополучием своих подданных.
Бьоле не знал, что со мной делать, и по моей просьбе согласился подробно объяснить законы письменности нанья. Это сложное искусство, которое я при всех своих новых способностях не сумела толком освоить. Но Бьоле помог запомнить значение нескольких сотен знаков и самые простые принципы их сочетания. Забавы ради он подарил мне золотую тарелку - нечто вроде планшета - и безо всякого энтузиазма объяснил, как ею пользоваться. Он не желал верить, что техника нанья мне послушна. Это не укладывалось в его голове.
Вопреки его ожиданиям, после опыта с катером и лифтом я без труда научилась языку мысленных указаний. Помню, как мы с Бьоле, не зная о том, потешались друг над другом. Он рассказал, какие действия требуется произвести, чтобы включить тарелку, и сколько секунд смотреть на определенные значки на экране, чтобы открыть нужный текст. Дважды все это объяснив, он ушел трапезничать в полной уверенности, что аппарат не отреагирует на сигналы от лулу. И каково же было его удивление, когда несколько часов спустя он обнаружил меня за чтением! Сидя на массивном деревянном стуле, закинув ноги на стену выше головы и сосредоточенно сопя, я упрямо продиралась сквозь лес незнакомых стилистических приемов и все еще хихикала, представляя, как Бьоле изумится. "Не понял, - так и сказал он и замер с широко разведенными руками - великолепный образец недоумения. Он простоял так несколько минут - как я уже говорила, все эмоции нанья чересчур растянуты во времени, - потом наконец опустил руки, велел мне проделать с тарелкой несколько манипуляций и растерянно сказал самому себе: - Выходит, великий Анту все же добился своего. Либо же... еще добьется".
Я запомнила эти слова, как запоминала все, что происходит вокруг, но не обратила на них внимания и перебила Бьоле каким-то вопросом.
Несколько дней я упорно пыталась читать. Без толку. Цифры, некоторые числа и одиночные пиктограммы были понятны. Благодаря этому я могла путешествовать по жилым уровням, не боясь заблудиться, поскольку знала значение всех надписей и интуитивно догадывалась о тайном смысле настенных узоров. Но пасовала перед любым связным текстом из более чем сотни знаков, в котором вступали в силу иные законы их сопряжения. Осознать их моему слабому разуму было не под силу. Я злилась - главным образом на себя, - отбрасывала тарелку подальше и шла гулять. Потом успокаивалась, решала сделать еще одну попытку, извлекала свернувшуюся в тугой цилиндр тарелку из-под какого-нибудь позолоченного стола и снова раскрывала ее. Вообще отличная штука: хранит огромный объем информации, не требует подзарядки и не боится грубого обращения. Правда, тяжеловата для меня - долго на весу не удержишь, да и великовата, ведь рассчитана на другие руки.