Мир под лунами. Начало будущего
Шрифт:
Обитатели южноамериканской Крыши мира вышли на связь не с корабля. Они собрались на площадке перед каменным зданием, одновременно монументальным и изящным. Камни, из которых оно было сложено, создавали изысканный узор, что-то вроде картины в стиле кубизма: прямоугольные, треугольные, трапециевидные и шестигранные блоки были уложены так плотно, что швы между ними почти не были заметны, и были эти блоки все из разных пород камня - розовые, темно-красные, желтые, серые... Смотреть на него было очень приятно. Больше всего это строение походило на храм: для дома - слишком большое, для дворца - слишком простое. Храм стоял посреди ярко-зеленого луга, и, судя по окружающим его горам, это место находилось где-то в Андах. На высоте второго
На лугу тут и там из травы выступали камни. На их прихотливых уступах нанья разложили еду, расставили большие кувшины с вином, а воду зачерпывали золотыми чашами прямо из протекавшего у их ног ручья, от которого через все разделявшие нас тысячи километров веяло прохладой. Я решила, что это место - их летняя вилла.
На другой стороне видеомоста собралось множество народу. Не меньше пятнадцати нанья смотрели на меня с экрана! Они были одеты, как и мои знакомые: одни в красивых платьях из шелка мягких светлых оттенков, другие в шерстяных бриджах или полосатых юбках. Все босые, с непокрытыми головами, практически без украшений, зато в окружении золотой и серебряной посуды. Среди них было несколько женщин, совсем не похожих на Теи и все же прекрасных, как богини. Лица мужчин тоже различались, и мне не составляло труда отличать одного нанья от другого, хотя у них было много общего: все под два с половиной метра ростом, крепкие и широкоплечие, лица исполнены благородства, неспешные грациозные движения... Белая кожа и волосы сияли в утреннем свете, сверкали улыбки, и, как всегда, мое сердце затрепетало при звуках нежной песни их голосов.
Они со смехом приветствовали Бьоле и Льесте, почтительно осведомились о великом Анту и пожелали ему доброго сна. Просили передать привет Теи, когда она проснется. Потом они долго обсуждали с Льесте новую поэму, созданную в честь великого Амелу одной из его приближенных, а с Бьоле говорили о добыче какого-то камня или вещества - я не поняла - в Андах.
Им прислуживали женщины-лулу, пухлогубые, широконосые, с темно-коричневой кожей и курчавыми черными волосами. Они были хороши по меркам нанья, однако впервые со дня падения в туман я самодовольно улыбнулась: по сравнению с этими служанками богов я писаная красавица! И дело не в цвете кожи и волос - у меня сложение гармоничнее, ноги длиннее, талия тоньше, руки изящнее... Правда, долго заниматься самолюбованием не пришлось, потому что я вдруг вспомнила, что на дворе - сороковое или около того тысячелетие до настоящего, а первые достоверные свидетельства пребывания человека в Америке относятся к гораздо более поздним временам. Ну что ж, значит, нанья время от времени похищают из обитаемых мест красивых женщин, а может, специально завезли в горы целое племя прислуги.
Незаметно пролетел час; Индостан отворачивался от солнца, и оно все выше поднималось над Америкой. Нанья быстро попрощались, без привычных мне бесконечно-нудных "Ну, до свиданья, еще увидимся, до встречи, давай пока..." Просто произнесли стандартную формулу, что-то вроде "Счастливого года!" - и отключили связь. Я вернулась в салон, где Бьоле и Льесте продолжали беззвучно что-то обсуждать, и спросила у них:
– А почему их там, на Крыше мира, так много? Намного больше, чем вас в Высоком доме!
Как всегда, Льесте сделал вид, будто я ничего не говорила и вообще в салон не заходила. Бьоле вежливо сказал:
– Спроси об этом великого Анту, когда он проснется, - и они направились в столовую, не позвав меня.
6 .
Так сложилось, что в первое время я ела с Теи, а после ее ухода в сон мне приходилось всегда принимать пищу в одиночестве, поскольку оба почтенных нанья не желали есть в компании лулу. Странно, для них это принципиально, а вот Парьеге и Теривагу фиолетово. Старики везде старики!
На следующий день я спросила Парьеге, почему на Крыше мира живет так много нанья.
– Почему в Высоком доме постоянно живут всего трое, а на Крыше мира - двадцать, если не больше?
Он просто ответил:
– Это наказание, наложенное великим Амелу на наш дом после случая с Аэлем.
– Какого случая?
– Вижу, Теи не рассказывала тебе эту историю. Не знаю, вправе ли я сделать это.
– Великий Анту запретил говорить мне об Аэле?
Парьеге отрицательно шевельнул кистью правой руки.
– Видишь ли, эта история слишком свежа в нашей памяти, и мы предпочитаем не говорить о ней. Это болезненно.
– Ну хорошо, пусть так. А ты можешь, не затрагивая Аэля, кем бы он ни был, объяснить, почему большинство ваших братьев не живут здесь, а остались в Африке?
Парьеге ответил не сразу - он выгружал из катера контейнеры с продуктами, подготовленными внизу верными лулу, - мытыми фруктами и овощами, жареной рыбой, очищенными орехами. Контейнеры были слишком большими и тяжелыми для Бриге, и эту работу приходилось выполнять ему.
– Коротко говоря, - сказал он, когда груз оказался на палубе, - великий Анту сделал кое-что... Последствия его поступка были настолько ужасны, что все нанья в душе содрогнулись, а великий господин Дома света в порыве гнева едва не испепелил Высокий дом. Возьми-ка это, помоги нести. Но его милосердие оказалось сильнее гнева. Чтобы покарать нас за случившееся, он повелел двадцати двум нанья оправиться работать на рудники и заводы, раскиданные по Африке, а сам Высокий дом должен был покинуть обжитое место. Великий Анту вынужден был принять это, иначе великий Амелу угрожал сообщить о случившемся на Эркой. С тех пор вот уже почти шестьдесят лет мои братья трудятся надсмотрщиками лулу. Только нескольким было разрешено на новом месте продолжать прежние занятия - изучать гидрографию полуострова, ухаживать за новыми полями и садами, отслеживать изменения в физиологии лулу. Нам повезло - мне, Теривагу, Теи и Бероэсу. Еще больше повезло Льесте и Бьоле. Их ровесники, усланные в горы, уже все умерли, даже несмотря на то, что им оставили достаточно саркофагов и они могут каждый год уходить в имруру. Условия там, как ты понимаешь, совсем не те, что здесь, в Высоком доме. Я не надеюсь, что хотя бы один из них проживет девять тысяч местных лет.
Девять тысяч лет. Я закрыла глаза и попыталась почувствовать, каково это - прожить столько. Нет, не понимаю... Не понимаю! Невозможно представить даже, каким будет простой человек, проживший хотя бы пятую часть этого срока. И дело не в физиологии, а прежде всего в психологии. Люди уже после пятидесяти становятся консервативны, ворчливы, чересчур категоричны. Причина этого изменения характера мне неизвестна. Что это - влияние ли слабеющего тела, или же подобное неизбежно ждет всякого, даже уникума, преодолевшего физическую старость? Что станет с человеком, обреченным на долгую жизнь в сильном молодом теле? Я не знаю. А когда вспоминаю, какой ценой приобретался мой жизненный опыт, очень хочется оказаться на месте нанья.
Все мы проходим в индивидуальном развитии одни и те же этапы. В раннем детстве восхищаемся родителями, потом начинаем видеть их недостатки, потом - протестовать и конфликтовать, еще позже - понимать и жалеть. Примерно в одном и том же возрасте переживаем первую влюбленность, первую настоящую любовь, первый секс, измену, разочарование. Все мы совершаем одни и те же ошибки и познаем одни и те же истины. Поэтому, расставшись с Юрой, я не могла по-настоящему сердиться на него. По закону жизни мне требовалось пережить эту потерю, также как ему требовалось научиться отказываться от ненужного человека. Это не он, а сама жизнь причинила мне боль. На его месте мог быть другой мужчина, на моем - другая женщина.