Мир приключений 1984 г.
Шрифт:
Он прикрыл глаза. Устал до чертиков — опять целую ночь на облаве провел. Людей в ЧК не хватает, все на фронте. Два месяца промелькнули, как один день, а они почти ничего так и не выяснили в деле рыжего. Сам-то он, видно, скрылся из Симбирска — больше с ним никто из чекистов не встречался. “Крючник” на допросах то молчит намертво, то начинает нести околесицу: он, мол, сын бедного крестьянина, безграмотный, контуженный на фронте еще в войну с немцем и к диверсантам попал случайно, по пьяной лавочке. Как же — крестьянин! Руки одни чего стоят — барские, холеные…
С трудом удалось узнать — да и то не у этого “крестьянина”, — где он живет. А теперь вот домохозяйка его что-то путает… Другие диверсанты, правда, кое-что рассказали. Но они о белом симбирском подполье ничего не знают — их через фронт всех переправили. И о штабс-капитане Логачеве не слыхали, в один голос утверждают, что руководителем операции у них был какой-то Никитич, который успел убежать.
Задумавшись, Андрей так и сидел, прикрыв глаза. Старуха, которая, уставившись в пол, бормотала что-то о царстве божьем на земле, вдруг посмотрела на следователя и умолкла. Затем, повернувшись лицом в угол, опустилась на колени, стала быстро креститься и отбивать поклоны. Открыв глаза, Андрей с минуту смотрел на кланяющуюся фигуру перед его столом, не поняв сразу после короткого сна, где он и кто это.
— Долго молиться будете? — вскочил он. — Здесь не церковь! Да знаете ли, что вам будет за отпирательство? — Старуха продолжала кланяться, и Андрей незаметно для себя перешел на крик: — Хватит, слышите, что я говорю, хватит притворяться! Вот отправлю в тюрьму, тогда поймете, что к чему!..
Дверь открылась, и в комнату вошел Золотухин. В первое мгновение он буквально застыл — настолько удивительная картина открылась ему: стоящая на коленях спиной к столу старуха, беспрерывно отбивающая поклоны, и возвышающийся над ней Андрей, красный, беспомощный. Никита быстро подошел, склонился над старухой.
— Вставайте, бабуся, вставайте. — Усадив ее на стул, налил в кружку воды из графина. — Вот выпейте и идите себе тихонько домой. Там и помолитесь спокойно. Идите, бабуся, идите…
Проводив старуху в коридор, он вернулся к ошарашенному Андрею.
— Ну, товарищ помуполномоченного, опять не тем методом работаете? — Никита усмехнулся. — Сколько раз я тебе говорил, что чекист никогда не должен на допросах повышать голоса даже с врагом. Спокойствие и уверенность — знаешь, как этого контра боится? А тут ты даже не с врагом дело имеешь, с рабочим человеком…
— Как же — с рабочим, — буркнул Андрей. — Она саботажница настоящая. Так и не говорит, кто к ней того типа привел.
— Нет, она наш, пролетарский человек. Только темный, забитый жизнью и религией. Это понимать нужно, чекисту особенно. Надо отличать настоящего врага от человека, который заблудился по неразумению, но нутром наш. Понял? А то так мы можем знаешь каких дров наломать! Нам Советская власть доверила большие права, и мы должны ими пользоваться осторожно, с умом.
— Уж когда дрова рубят, щепки обязательно бывают…
— Как это щепки, какие щепки! — не на шутку рассердился Никита. — Да ты соображаешь, что говоришь? Ишь какой — щепки!.. С людьми ведь дело имеем, с живыми. И к каждому нужно подходить очень осторожно. Добрым тоже нельзя быть, но это когда мы до конца уверены, что перед нами настоящая контра. Я считаю, чекисты и есть те люди, которым рабочий класс доверил отделять правых от виноватых. И не только беспощадно бороться с врагом мы должны, но и видеть, кто просто ошибся, воспитывать их. А ошибиться сейчас ох как легко — вишь катавасия какая кругом! Тут многие, кто послабее, голову теряют, только смотри… На кого ты кричал-то? На старушку, вдову портного. Может, ты ее так своим криком запугал, что она со страху все и позабыла, ведь ей небось уж за семьдесят. А может, и другой кто ее раньше припугнул… Не знаешь? Вот-вот… Что-то не усвоил ты того урока как следует. Помнишь еще хоть?..
Андрей опустил голову. Никита напомнил ему об одном из его первых шагов в ЧК.
Буквально через неделю после того, как он стал помощником уполномоченного, его и Золотухина срочно вызвал Лесов.
— На станции Брендино из трех вагонов исчезло зерно, предназначенное для отправки пролетариям Петрограда, — сказал председатель губчека. — О значении хлеба для революции говорить не буду — и так все понимаете. Возьмете у железнодорожников дрезину и срочно туда…
За двое суток они с несколькими красноармейцами облазили станцию и ее окрестности, опросили всех, начиная с начальника станции и кончая стрелочниками и обходчиками. Пустые вагоны стояли в тупике, сиротливо зияя раскрытыми дверями, — часовой, стоявший около них, был убит. Железнодорожники в один голос утверждали, что ничего не видели и не слышали, даже, мол, не знали, хлеб ли в этих вагонах или что другое.
— Ну уж, что хлеб там, наверняка знали, — твердо заявил Никита после допроса. — Крутят граждане что-то.
— А я думаю, надо вызвать начальника станции и его помощника и припугнуть: дать два часа на раздумье, а если не скажут, расстрел, — сказал Андрей.
— Крут ты, братишка, больно. Знаешь, как это называется? Самоуправство! Ведь если они ничего не знают, а ты их кокнешь, то, во-первых, невинные люди пострадают, а во-вторых, ты все равно дело не сдвинешь.
— Ну а если скажут с испугу? К тому ж я ведь только пригрозить хотел расстрелом.
— Пригрозить расстрелом — тоже не метод. И почему именно начальнику и его помощнику? А остальные как же — дежурные, сцепщики, стрелочники?.. А может, и вправду железнодорожники здесь вовсе ни при чем? Нет, конечно, кто-то из станционных обязательно замешан — иначе откуда же те неизвестные нам грабители узнали, что в вагонах зерно? Правда… — Никита задумался на мгновение. — Слушай, а почему ты именно начальника и его помощника предлагаешь?
— У этого начальника уж больно вид буржуйский: толстый, в шинели с пуговицами — вон какой! Такой обязательно Советской власти навредить постарается, уж будьте уверены.
— Уверенным-то быть особо нечего. Он же начальник, на виду. Так что, даже если и захочет, остережется вредить, знает: его первого и потянут. Да, а по внешнему виду ты людей не суди. Иной на вид буржуи буржуем, а наш. Вон я Луначарского, народного комиссара, недавно портрет видел в книжке. Так он, знаешь, даже в галстуке и в жилетке. Во как! А ты говоришь!.. А помощник, помощник-то чего тебе не понравился? Вид у него вполне рабочий, и тощий он…
— Он, знаешь, как-то глазами сильно косил, когда мы их допрашивали.