Мир всем
Шрифт:
Мне стало не по себе. С кем я нахожусь в одной комнате и дышу одним воздухом? Вон, она даже квашеную капусту мне предлагала. Жаль, что рядом нет СМЕРШевца, чтобы посоветоваться, как поступить. Хотя и сама догадывалась как.
Почти всю ночь я промаялась с мыслями, бурлившими в голове горячей кашей. То я вспоминала болтовню девчат о шпионах, то допрос гитлеровского офицера в доме, куда нас определили на постой. То зарёванную немецкую девчушку в обнимку с куклой, которая смотрела в окно на проходившие мимо советские танки и грозила им острым кулачком. Я заснула под утро, и когда зазвонил будильник, Лена уже ушла, оставив на кровати смятое армейское одеяло. Я чувствовала себя рваной галошей
— Маша вырезала из бумаги пять квадратов и семь треугольников, а кругов в два раза больше, чем треугольников. Сколько всего фигур вырезала Маша? — Я записала задачу на доске и посмотрела на ребят. — Кто первый решит, не забудьте поднять руку.
Ряд голов дружно склонился над партами. В классе повисла рабочая тишина, которую так любят все учителя. Коля Леонидов на последней парте глубоко вздохнул и закатил глаза под потолок. К третьему уроку Коля изнывал от безделья. Испытание бездельем гораздо тяжелее, чем выполнение трудной работы. Воровато оглянувшись по сторонам, Коля извлёк из кармана пуговицу и пустил её волчком на парте. Чтобы я не засекла игру, он выставил ладошку заборчиком и довольно улыбнулся.
— Коля, тебе сказано отдыхать — вот и отдыхай. — Я подошла и отобрала пуговицу. — Если ты заметил, ребята учатся, а ты им мешаешь.
Коля обиженно оттопырил губу, но промолчал. Я довольно улыбнулась, уверенная, что завтра он будет счастлив увидеть на парте тетрадку и ручку.
Работа отвлекала меня от размышлений о соседке Лене, которые назойливо пролезали в голову и будоражили всякими немыслимыми предположениями одно другого фантастичнее. Едва дождавшись окончания уроков, я заторопилась на улицу. О том, где находится районное отделение НКВД, я успела расспросить учителей на первой перемене. Погода сегодня выстоялась безветренная и ясная. Снопы солнечных лучей отвесно падали на сугробы серого снега вдоль дороги, по которой тащилась лошадь с телегой. На куче мешков сидел тощенький дедок в тулупе и валенках. Увидев меня, он с озорством выкрикнул:
— Садись, молодайка, подвезу! Не смотри, что я старый, со мной не соскучишься!
— Мне и так весело! — Я помахала ему рукой в варежке, мимолётно подумав, что на самом деле мне тревожно и муторно.
Идти предстояло тем же путём, каким я шла от вокзала. Только тогда Колпино зябко ёжилось от мокрых сумерек, а теперь сияло восторженным предчувствием скорого перелома зимы. Снежный покров на реке Ижоре слепил глаза весёлыми зайчиками. Вдалеке к самому берегу подступали купы заснеженных деревьев. Их белизну подчёркивала ярко-синяя кромка неба, по которому неспешно плавали сливочно-розовые облака. Около здания заводоуправления стояла вереница полуторок с военными номерами. Мне навстречу девочка везла на санках двух малышей, закутанных в платки по самые брови. Похожие на бочонки малыши радостно попискивали:
— Шибче, шибче вези!
Райотдел НКВД располагался на улице Труда, неподалёку от разрушенного здания магазина номер двадцать шесть. Само собой, на фронте мне не раз приходилось общаться с особистами, но прежде я никогда не обращалась к ним сама, да ещё с доносами. Хотя почему с доносом? Надо выполнить гражданский долг. Это только кажется, что война заканчивается вместе с прекращением военных действий, она будет ещё долго будет выходить из нас болью застарелых ран и назойливой памятью.
Дежурный лейтенант за стойкой поднял на меня усталые глаза:
— Вы к кому, гражданочка? Вас вызывали?
— Нет, я сама пришла. Не знаю, к кому. У меня сигнал на соседку.
— Адрес?
Я быстро назвала адрес.
Дежурный глянул поверх моей головы на двух милиционеров, собирающихся к выходу:
—
Старшине Красильникову на вид было лет сорок. Невысокий, сутулый, с глубокими морщинами вокруг рта, как у многих ленинградцев, переживших блокаду. Проверив мой паспорт, от провел меня по коридору и открыл дверь кабинета:
— Проходите. Вообще-то мой опорный пункт не здесь, поэтому в дальнейшем прошу туда. — Он указал мне на стул и сел рядом. — Слушаю вас внимательно.
Ещё ночью я чётко продумала предстоящий разговор в НКВД, но сейчас совершенно растерялась. Он выжидательно поднял брови. Собравшись с духом, я путано изложила суть дела. Красильников слушал внимательно, не перебивая, а когда я закончила улыбнулся краешком рта.
— Спасибо, Антонина Сергеевна, за бдительность. Вы не первая, кто доносит на вашу соседку.
От того, что он употребил слово «донос», меня кинуло в жар, и я горячо запротестовала:
— Я не доносчица, но согласитесь, если ваша соседка во сне разговаривает со штандартенфюрером, было бы глупо промолчать!
Он примирительно поднял руку:
— Согласен, исправляюсь. Скажем так: вы не первая, кто проявляет бдительность в отношении вашей соседки. Но здесь вы можете быть абсолютно спокойны. Мы хорошо знаем нашу отважную разведчицу, Героя Советского Союза Елену Владимировну Павлову.
Меня словно окатило ушатом воды. Я прижала руки к щекам:
— Герой Советского Союза? Разведчица? Но я же не знала!
— Ну вот теперь знаете. — Старшина встал, и я поднялась вместе с ним. — Так что идите домой и спите спокойно.
Старшина возвышался надо мной на целую голову, поэтому у меня легко получилось спрятать глаза от прямого взгляда. Я чувствовала стыд от того, что пришла с заявлением на честного человека, мало того, на героиню. Сделав пару шагов по направлению к двери, я остановилась:
— Товарищ Красильников, а вы случайно не знаете, за что моя соседка получила звание Героя?
Его голос прозвучал с лёгкой усмешкой:
— Случайно знаю. Елена Владимировна лично ликвидировала немецкого генерала.
1943 год
Лена
Эта тварь снилась ей почти каждую ночь. Лысая голова, узкий рот, словно прорезанная кинжалом щель, и водянисто-голубые глаза, в которых отражались страх и презрение к низшей расе. Генерала Нойманна всегда сопровождали несколько автоматчиков, и каждый раз, глядя, как он вылезает из своего «Опеля», у Лены напрягался указательный палец, словно бы готовился спустить курок. Но вместо пистолета она держала половую тряпку, а когда в помещение входил генерал, должна была немедленно повернуться лицом к стене и опустить руки по швам. Впрочем, русских уборщиц допускали в здание штаба в чрезвычайных случаях, когда требовалось быстро убрать грязь после больших заседаний или замыть кровь в комнате для допросов. Перед работой девушек обыскивали две немки с грубыми манерами тюремщиц и крикливой деревенской речью баварских фермеров. Одна из них, Эльза, постоянно жаловалась другой на радикулит и говорила, что, несмотря на наступление русских, всё ещё рассчитывает получить кусок земли на Украине и устроить небольшую свиноферму с колбасным цехом. Другая надзирательница по большей части отмалчивалась и при осмотре всегда норовила ткнуть кулаком в бок или больно ущипнуть. Уборку приходилось делать под бдительным оком охранников, которым ради развлечения ничего не стоило ударить сапогом в спину или выволочь на улицу и расстрелять.