Мир всем
Шрифт:
Районный отдел народного образования располагался около заводоуправления Ижорских заводов в небольшом флигеле с парой окошек, в которых горел свет. Мысленно я возблагодарила судьбу, что успела к инспектору до окончания рабочего дня.
— Я удивилась, что вы переводитесь к нам из Ленинграда, — сказала инспектор, когда я протянула свои документы. — Если бы не прекрасная характеристика Романа Романовича, то я бы спросила вас о причине. — Она спустила очки на нос и посмотрела на меня поверх стёкол.
— Семейные обстоятельства, — ответила я туманно и запнулась, не зная, то ли придумать что-нибудь
Инспектор кивнула:
— Будем считать, я вам поверила, тем более что с кадрами у нас не очень густо. И имейте в виду, что из целого города к концу войны у нас осталось чуть больше трёхсот домов. Представляете?
— Представляю, я была на фронте.
— Ну что ж, значит, трудностями вас не испугаешь. Люди у нас пока живут в землянках, в подвалах, даже в пустых цехах. Но вам повезло — учительница Коробченко жила в бараке, значит, вы займёте её место. — Инспектор потёрла виски, словно у неё болела голова. — Хотя население сейчас всего около девяти тысяч, детей много и школ не хватает. Не построили ещё. Ваша школа маленькая, тесная, учёба идёт в две смены. Скажу прямо, у нас была учительница, которая не выдержала трудностей и сбежала — Инспектор в упор посмотрела на меня умными проницательными глазами, словно проверяя металл на прочность.
— Я не сбегу.
— Хочу вам верить. — Встав со своего места, инспектор протянула мне руку. — Добро пожаловать в наши ряды.
Итак, я ухитрилась поменять свою прекрасную светлую комнату на Васильевском острове на барак.
«Такое может быть только с вами, уважаемая Антонина Сергеевна», — сказала я сама себе, когда подошла к длинному серому дому с вереницей окон.
Мой опыт знакомства с бараками ограничивался казармой в учебной части и аккуратными бетонными зданиями концентрационного лагеря, освобождённого нашими войсками. Вдоль лагерных дорожек стояли фонари в виде буквы «Г», похожие на виселицы, в дальнем конце лагеря вздымались вверх широкие трубы крематория. Я поёжилась. И придёт же в голову подобное сравнение. Война сидела у меня за плечами, как вещевой мешок, и давила на плечи своей тяжестью. Но если мешок я могу скинуть, то война намертво вгрызлась в каждую клеточку тела, и даже через несколько поколений наши дети и внуки всё равно будут жить нашей памятью, плакать над павшими и вставать при звуках военных песен.
Прежде мне не доводилось жить в бараке. Я осмотрела ряд заиндевелых окон в стене с единственной дверью посередине и деревянные мостки в одну доску к убогой будке туалета. Внутри барака оказался длинный общий коридор и пятнадцать комнат примерно по двенадцать метров, без всяких удобств. В каждой комнате небольшая печка-буржуйка с трубой, отведённой в общий дымоход. Коридор заканчивался общей кухней, где вплотную друг к другу стояли столики с керосинками и примусами. На двух примусах закипали чайники. Толстая женщина в мужских ватных брюках и телогрейке без рукавов наливала воду из ведра в кастрюлю.
Я поздоровалась. Она склонила голову набок и невнятно прошепелявила, как обычно говорят беззубые:
— Новая соседка? Вместо Коробченко?
— Да. Буду работать в школе.
— Ну-ну.
Женщина отвернулась и снова погрузила
На каждой двери красовался размашистый номер мелом. Мне нужен восьмой номер — счастливое число, мой день рождения. Ключ от навесного замка лежал у меня в кармане, но сам замок отсутствовал. Ну что ж, когда хозяева выехали, то ценное увезли с собой. Я потянула за ручку двери, и она открылась с натужно-протяжным скрипом оборванной струны.
«Дверь в новую жизнь», — промелькнуло у меня в голове и потухло от густого запаха перекисшей капусты, заполонившей всю комнатёнку.
Нащупав на стене выключатель, я зажгла свет, опустила на пол тюк с барахлом и скинула с плеч вещевой мешок. Беглый взгляд зацепил деревянный топчан, придвинутый вплотную к окну, крошечную тумбочку, грубо покрашенную голубой масляной краской, и растрёпанную женщину в байковом халате, которая сидела на другом топчане, ближе к двери, и усиленно моргала от внезапно вспыхнувшего света.
Я так намоталась за день, что у меня не осталось сил выяснять, как она оказалась в моей комнате. Утром разберусь.
Матрац оказался мешком из домотканой ряднины, набитый сенной трухой. Я порадовалась, что прихватила свою подушку и одеяло, иначе пришлось бы совсем туго.
«Надеюсь, что здесь нет клопов и вшей», — мысленно ободрила я себя и рухнула как подкошенная.
Проснулась я от ощущения, что в полку, то есть в бараке объявили тревогу и дали пять минут на сборы. До слуха доносились крики, беготня, хлопали двери, ревели дети, из коридора тянуло запахом горящего фитиля от керосинок.
— Васька, балбес, опять в туалете засел. Быстро выходи! — выводил на улице высокий женский голос.
В нашей комнате стояла холодина, но горела керосиновая лампочка на тумбочке у двери. Я взглянула на часы. Половина шестого утра.
Женщина, что спала в моей комнате, уже стояла одетая. Я спустила ноги с кровати, благо спала не раздеваясь, и посмотрела на неё:
— Вы кто?
Неровный свет керосиновой лампы освещал одну её щёку и чётко прорисовывал дугу брови. Старая она или молодая, я не могла разобрать. Женщина повернулась.
— Я твоя соседка по комнате, — она усмехнулась, — можно сказать, такой же, как ты угловой жилец. Меня зовут Лена.
— Тоня. Антонина Сергеевна.
— Ну, Сергеевну ты для своих учеников оставь. Ты ведь приехала на смену Коробченко, так?
— Да, — я кивнула.
— Она что, тебе не сказала, что жила в комнате не одна?
Совершенно ошарашенная, я помотала головой:
— Нет. Не сказала.
— Хитрая баба. Я всегда знала, что она сумеет в Ленинград перебраться, да ещё небось и жилплощадь хорошую себе оттяпала.
По сравнению с бараком моя комната в Ленинграде действительно была сказочным дворцом с водой из крана, ванной с дровяной колонкой и электрическим освещением. Но я не стала обсуждать предшественницу, а спросила, что за шум в коридоре.
Лена пожала плечами:
— На работу собираемся. На завод. У нас всегда так. Это только некоторые могут до семи в койке валяться, потому что школа в двух шагах. — Она намотала на голову платок и надела ватник. — Лампу погасить не забудь. Электричество в шесть утра включат.