Мир всем
Шрифт:
— Тетёрки вы или бойцы? — любил кричать на нас взводный, если видел, что кто-то даёт слабину. В данный момент я ощущала себя тетёркой, да ещё с перебитыми лапами и выдранными перьями.
Рывком открыв дверь кабинета, директор пропустил меня вперёд и запер замок на ключ.
— Антонина Сергеевна, уверен, что вы догадываетесь о предмете нашего разговора. — Он цепко посмотрел мне в глаза, а потом отошёл к окну и побарабанил пальцами по подоконнику. Я молчала. Лицо директора передёрнулось, словно от зубной боли. — Утром ко мне приходила ваша пионервожатая Кира. — Он бросил на
— Мне не в чем оправдываться. Я никого не убила и не украла, а мои личные взгляды никак не отражаются на работе с детьми.
— Ваши взгляды не имели бы значения, если бы вместо детей вы работали со станками или заготовками. А учитель в любом случае должен полностью, я повторяю — полностью разделять идеологию партии и правительства. — Он быстро приблизился ко мне, взял за руку и яростно зашипел: — Чёрт побери! Вы что, не можете что-нибудь соврать? Скажите, что провожали знакомую старушку или преследовали вора. Придумайте достоверную версию, и будем считать инцидент исчерпанным.
Пальцы Романа Романовича крепко держали моё запястье, вдавливая часы в кожу. Чтобы не смотреть в его глаза с близкого расстояния, я опустила голову:
— У меня нет знакомой старушки, и воров я не выслеживала. Я ходила в церковь, потому что Рождество.
— Вы понимаете, что в противном случае я должен вас уволить?
Я с трудом разомкнула похолодевшие губы:
— Понимаю.
Роман Романович расслабил пальцы, и я выдернула руку из его хватки. Растревоженным зверем он прошёлся по кабинету взад-вперёд. Я видела, что он нервничает больше, чем я, и это придало мне уверенности. Вырвав из тетради лист бумаги, он положил его на стол:
— Садитесь, пишите заявление об уходе. Готовы?
— Да.
— И что будете делать? Где работать?
Я пожала плечами:
— Не знаю. Пойду в дворники или на завод подсобницей. Не пропаду и не сопьюсь.
Меня охватило ледяное спокойствие, как бывало при очень сложной оперативной обстановке, когда к дороге рвались немцы, а тебе надо регулировать движение, пока не уйдёт последняя машина. Или ты поборешь страх, или он тебя, иначе в бою не выстоять.
Без суеты, а куда теперь торопиться, я села на стул и опустила перо в чернила:
— С какого числа писать? С сегодняшнего?
— Подождите! — Директор сделал ещё один круг по кабинету и остановился вровень со мной. — Я могу вам предложить вариант выхода.
Я с интересом глянула в его сторону:
— Да? И какой?
Он с отчаянием зажмурился и выдохнул:
— Выходите за меня замуж!
С таким же эффектом он мог ударить меня обухом по голове или, к примеру, облить ведром кипятка. Пачкаясь в чернилах, я зачем- то выдернула из ручки перо, вытерла его промокашкой и снова вставила. Тем не менее безотчётные действия помогли мне собраться с мыслями, и когда я смогла раскрыть рот, голос звучал хладнокровно и ровно:
— Вы, наверное, шутите, Роман Романович.
— Да какие уж шутки. — Он безнадежно махнул рукой и присел на стул под портретом Сталина. — Уволиться вам придётся в любом случае. Но материально я вас обеспечу, да и без работы не
— Роман Романович, простите меня, но я не могу принять ваше предложение. Иначе перестану себя уважать.
Притянув к себе листок бумаги, я быстро написала заявление об уходе.
— Вот, пожалуйста. — Я встала. — Могу идти?
— Нет. Одну минуту. Я могу вам предложить ещё один вариант.
«Ещё одного я не вынесу», — молнией промелькнуло в голове. Но Роман Романович выглядел таким несчастным, что я остановилась.
— Слушаю вас.
— У меня есть знакомая учительница младших классов. Она живет в Колпино. Так вот. Утром я с ней созвонился на всякий случай. Она согласна поменяться с вами, но у неё есть условие: поменяться не только местом работы, но и жилплощадью. В Колпино вас никто не знает, и вы сможете спокойно работать. Но советую не рубить сплеча не обдумав, потому что в Колпино тяжёлая ситуация. — Он сделал паузу. — Война там круто прошлась по городу.
Давая мне время на размышление, Роман Романович взял моё заявление и бегло пробежал глазами по строчкам.
Он изо всех сил старался выглядеть невозмутимо, но нервно подрагивающие руки выдавали его смятение. Я же, напротив, внезапно почувствовала, что зыбун под ногами превращается в твёрдую почву, на которой можно стоять твёрдо и уверенно.
Я улыбнулась:
— Колпино так Колпино. А то, что там тяжело, даже лучше, ведь кто-то же должен поднимать страну. Спасибо вам большое, Роман Романович. Я согласна.
— Воля ваша. Идите подписывайте обходной лист. У вас пять дней на переезд и оформление. С началом учебной четверти учителя должны быть на своих местах. — Директор положил моё заявление на стол и глухо произнёс, обращаясь к чернильнице: — Мне жаль.
— Значит, уезжаешь?
Мы с Раей сидели на подоконнике, и за нашей спиной крупными хлопьями падал снег.
Свет в комнате не горел, поэтому я не видела Раиного лица, но в её голосе переливчато дрожали слёзы. Я и сама едва сдерживалась, чтоб не зарыдать. В школе, пока бегала с обходным листом, держалась, даже шутила, а дома накрыло безнадёгой, холодной и чёрной, как ночь за окном.
— Уезжаю, Раечка.
— Ну, объясни, почему? Чем тебе здесь плохо? Да ещё посреди года сорвалась, могла бы до лета дотерпеть.
— Не могла.
Я легко изобрела бы приемлемый вариант объяснения или ответила уклончиво, мол, расскажу попозже, а пока не могу или некогда. Но врать и изворачиваться после посещения церкви казалось кощунством. Правда всегда лучше лжи, даже если её не примут.
Вздохнув, я стала с подробностями рассказывать Рае о случившемся. И о том, как в первый раз поехала на Новодевичье кладбище к бронзовому Спасителю, и о бабусиной просьбе поминовения, и о том, как мечтала встретить давно забытое Рождество с тихим белым Ангелом, что наверняка прилетел бы покачаться на еловой ветке.