Мираж
Шрифт:
Он чувствовал опасное настроение Ленина и пытался его смягчить, чтобы не последовало неожиданных решений, противоречащих намерениям его самого, Предреввоенсовета. Однако не сумел.
Взглянув на часы, Ленин ударил кулаком по столу, поднялся, пробежался нервной походкой по кабинету.
— Ждём уже почти полчаса, а звонка нет! Возмутительная, преступная безответственность! Мархлевскому было сказано: если Кутепов возьмёт Орел, я начинаю снимать войска с Западного фронта. Орел взяли вчера. Вы готовы, Лев Давыдович, начать переброску Латышской дивизии?
— Да, но... — начал Троцкий с обычным своим выражением лица человека, обречённого говорить неприятную правду.
— Никаких «но»! — обрезал Ленин. — Расстреливать каждого, оставившего свои позиции. От рядового до командующего. И на Южный, к Егорову, членом военного Совета только Сталина. Сейчас же отдавайте приказ.
— Если снимать войска с Западного фронта, то первой придётся пустить Латышскую дивизию.
— Именно! Именно латышей. Они набьют морду Кутепову. Но где же связь? Он же знает, что всё решается сегодня!
— Связь Бонч организовал?
— Да. С какими-то учёными профессорами. Аж через Стокгольм. Полная секретность.
Троцкий открыл записную книжку.
— Вот здесь у меня пропускная способность железной дороги Смоленск—Брянск с учётом реального наличия подвижного состава...
Раздался звонок.
— Да. Сергеев, — сказал Ленин, взяв трубку. — Сразу скажите, что с продажей леса? Продан? Да? — Ленин с радостной улыбкой подмигнул Троцкому. — Разумеется, до весны. О цене поговорим здесь.
Положив трубку, он мгновенно превратился в мудро-спокойного, легко перебирающего десятки вариантов решений, убеждённого в правоте каждого своего движения руководителя государства.
— Итак, Лев Давыдович, немедленно вводите в действие директиву. Пилсудский сказал «да». Это означает, что до весны на Западном фронте Польская армия не будет вести военных действий. И мне не нужна ваша пропускная способность. Мне нужно знать точно время начала наступления Латышской дивизии на кутеповцев.
— Послезавтра.
— Нет. Завтра. Вот, смотрите, Лев Давыдович. Этот флажок я ставлю на карте в точку Великие Луки и пишу время. Прошу вас поручить своим помощникам ежечасно докладывать лично мне, где находится Латышская дивизия.
— Да, но это же десятка два эшелонов.
— Главный эшелон: стрелки, пулемётчики, артиллеристы. Завтра они должны вступить в бой, не дожидаясь прибытия остальных эшелонов. И не забудьте приказ о назначении Сталина.
— Владимир Ильич, Егоров слишком интеллигентен и не сможет в необходимых случаях противоречить Сталину.
— Будет соглашаться с ошибочными решениями Сталина — расстреляем. Будет отстаивать верные решения — станет хорошим красным командиром.
И Суворов, и Наполеон, и другие настоящие полководцы не сидели в штабах за сотни вёрст от войск, а выезжали прямо в боевые порядки и руководили боем. Теперь Главнокомандующий находился за 600 километров, командующий армией — за 450 от военных действий, но по всем документам именно Деникин и Май-Маевский руководили войсками, наступающими на Москву. Кутепов никогда не позволял себе говорить об этом и даже думать, но...
Сам он из штаба командовать не мог. Выехал в дивизию Скоблина, который тоже не любил далеко уходить от передовой линии, нашёл полковника в деревушке за Кромами. Вокруг глухой осенний лес, и куда ни посмотришь, так и ждёшь, что появится оттуда нечто неожиданно грозное и беспощадное. А так — тишина. Лишь изредка где-то далеко постреливают.
В штабе дивизии допрашивали пленного. Скоблин доложил генералу обстановку и, кивнув на пленного, добавил:
— А это у нас новости. Красноармеец 2-го полка Латышской дивизии. Нашли при нём.
На столе партийный билет, десятирублёвые золотые и замшевый мешочек с бриллиантами.
— Как взяли? — спросил Кутепов. — Сам сдался?
— Его взял в схватке штабс-капитан Внуков, — сказал Скоблин.
— Так точно, — подтвердил Внуков.
— Ви меня прикладом в грудь, и я упал. Иначе не взяли, — проговорил с некоторым акцентом высокий широкоплечий пленный красноармеец.
— Когда прибыли сюда? — спросил Кутепов.
— На рассвете разгрузился эшелон. За ним ещё эшелоны. Вся дивизия.
Кутепов кивнул на дверь. Скоблин приказал увести пленного. Латыш сказал:
— Виноват, господин генерал, прошу вас только, чтобы меня расстреляли как солдата, а не в затылок.
Кутепов мрачно кивнул.
— И ещё, — латыш вдруг засучил левый рукав гимнастёрки и снял браслет с золотыми часами. — Господин офицер, вы меня взяли. Возьмите часы себе на память. Не этим же перебежчикам отдавать, — он кивнул на конвойных солдат. — Сегодня у вас — завтра у нас.
Штабс-капитан Внуков взял часы, рассмотрел и протянул их Кутепову:
— Ваше превосходительство, посмотрите, какая надпись.
Кутепов прочитал вслух: «Лучшему солдату Красной армии — Лев Троцкий».
Кутепов мог заметить, что у Скоблина в глазах сверкнуло нечто человеческое, и, наверное, жизнь солдата могла бы продолжиться, но Кутепов не заметил, и латыша увели.
— Они оголяют польский фронт, — сказал Кутепов. — Это тысяч сорок штыков, если не больше. И все на нас.
— Мы же не захотели заключать союз с Пилсудским.
— Но Польша и без союза с нами находится в состоянии войны с Красной Россией.