Мировая история и социальный интеллект
Шрифт:
случае, если бы там была создана новая идеология и политическая
система, альтернативная либерально демократии (см. World Link; 1996).
Тем не менее, Фукуяма все-таки признает существование одного
серьезного идеологического соперника: “Я полагаю, что самый
серьезный соперник появляется в настоящее время в Азии”;
“патерналистский азиатский авторитаризм в какой-то своей форме
остается единственным новым серьезным соперником либеральной
демократии” (Ф.
оговаривается, что, по всей видимости, “азиатский авторитаризм – это
такое же региональное явление, как фашизм или ислам”.
Здесь, безусловно, необходимо сделать несколько замечаний. Во-
первых, Фукуяма странным образом связывает азиатский авторитарный
патернализм с Юго-Восточной Азией и распространенным там
конфуцианством, трактующим нацию как одну большую семью. Между
тем, очевидно, что и на Ближнем Востоке, и в Северной и Средней
Азии, где преимущественно исповедуют ислам, преобладают разного
рода автократии. Во-вторых, считать современный азиатский
авторитаризм «новым соперником» - это просто не знать историю: в
первой главе я приводил свидетельства Геродота в отношении Персии
(V век до н.э.) и Тацита в отношении Парфии (I век н.э.), а так же
описание политического устройства Оттоманской и Российской
империй. Собственно, почти вся политическая история Азии (исключая
Японию и, возможно, современную Южную Корею) последних двух с
половиной тысяч лет, от Кира до Сталина, это различные формы
автократии. До 20-го столетия это преимущественно были абсолютные
монархии, затем прогресс науки и вера в социальную инженерию
основательно разбавили их коммунистическим тоталитаризмом,
сегодня же мы, вообще, наблюдаем там разом весь автократический
спектр – от традиционных монархий персидского залива,
посттоталитаризма коммунистического Китая, до диктаторов и
харизматичных полковников. В-третьих, авторитарный патернализм –
не региональное явление; он постоянно возникает вновь и вновь в
Южной Америке (сегодня это, прежде всего, Куба, Венесуэла и
Боливия) и в различных частях Африки. Совершенно ясно, что
патернализм и различные формы автократии не связаны напрямую с
конфуцианство и вообще религией, что их источник в чем-то другом,
более универсальном.
В конце концов, Фукуяма, видя что «фургоны» не желают ехать в
сторону «города», косвенно обвинил в этом руководство Соединенных
Штатов, которое посредством гуманитарных интервенций и неумелых
последующих действий дискредитировало идею либеральной
демократии. “Дело в том, что я не мог предположить сложившейся к
окончанию «холодной войны» ситуации, когда отсутствие рассудка в
действиях американцев способствовало бы утверждению
антиамериканизма в качестве принципиально отрицательного
направления глобальной политики” (Ф. Фукуяма. Столкновение культур
и американская гегемония. 2007). “17 лет назад по окончании
«холодной войны», Америка стала единственной сверхдержавой, а
демократические идеалы и рыночная экономика выглядели
достаточной альтернативой всему тому, что было ранее. То, что мы
имеем сегодня, - это ситуация, когда религия и до некоторой степени
национализм вновь стали играть существенную роль; действия Америки
широко осуждаются по всему миру, а сторонники западной модели
демократического развития, особенно на Ближнем Востоке, вынуждены
отмежевываться от Соединенных Штатов, как только появляется повод”
(там же). Между тем, на мой взгляд, более деятельную американскую
политику по демократизации мира последнего десятилетия скорее
можно рассматривать как реакцию на многочисленные сложности
демократизации в не-западном мире.
Но как бы Фукуяма не старался всеми силами защитить свою
изначальную концепцию «конца истории», тем не менее, несомненна
эволюция акцентов внутри теории; очевидно, что первоначально он
недооценил силу и влияние культурных факторов на политическое
устройство. Если в первоначальной статье “Конец истории?” он почти
ничего не говорит о культуре, то в своей книге “Конец истории и
последний человек” посвящает ей отдельный раздел, а в статье
“Главенство культуры” она, вообще, фактически выходит на первый
план, оттесняя идеологию на второй; соответственно есть большие
сомнения, что «достаточное» количество «фургонов», как бы ни было
расплывчато подобное определение, когда-либо въедет в «город».
Все проблемы Фукуямы оттого, что, отказавшись от одностороннего
экономического детерминизма свойственного «теории модернизации»,
он, во-первых; добавил к ней «жажду признания», которая якобы
является причиной идеологической эволюции человечества, чему нет
никаких подтверждений (рабство, войны аристократов, коммунизм и
фашизм гораздо проще объяснить экономическими мотивами). А, во-
вторых, предположил, что государственная власть (посредством
формы правления и качества управления) может играть важную роль в
формировании культур народов, в том числе их моральных систем
(например, демократия прививает населению присущие ей ценности и