Миры Пола Андерсона. Том 19

Андерсон Пол Уильям

Молодой колонист подхватил шутку и добавил, что его заня­тие — прекрасное лекарство от гомосексуальных наклонностей. Коффин отчаянно пытался найти слова, чтобы укротить насмеш­ников. Ни стыда, ни совести не осталось у людей! Здесь, перед лицом вечной тьмы Господней, они говорят такие вещи, за которые их следовало бы покарать ударом молнии, а он, Коффин, вынужден все это выслушивать.

К счастью, Киви переменил тему:

— Будить колонистов по группам бессмысленно. За несколько недель мы уже минуем критическую точку.

— Какую точку? — спросил девичий голос.

— Вы не знаете? — изумился Коффин.

— Вы ей потом объясните, — вмешалась Тереза. И снова, как и раньше, Коффин подивился ее решительности. Она отсекала все несущественное с мужской прямотой и женской практичностью. — Просто поверь нам на слово, Джун, что, если мы не повернем назад в течение ближайших двух месяцев, нам придется продолжить по­лет к Рустаму. Значит, голосование отпадает. Мы могли бы разбу­дить несколько человек, но для статистики с таким же успехом сгодятся и те, что бодрствуют.

Коффин кивнул. Она говорила о пяти женщинах на своем ко­рабле, стоявших годовую вахту и заботившихся о 295 спящих коло­нистках. За время перелета только 120 из них не будут разбужены для несения вахты — 120 детей. Пропорция на остальных девяти кораблях с колонистами была приблизительно такая же, в то время как экипаж всех судов насчитывал 1620 человек, 45 из которых бодрствовали одновременно. Будет ли жребий брошен двумя про­центами человек или четырьмя-пятью — большой разницы нет.

— Давайте вспомним точно, что говорилось в сообщении, — сказал Коффин. — Декрет об образовании, непосредственно угро­жавший вашему конституционалистскому образу жизни, отменен. Вы теперь не в худшем положении, чем до старта, но и не в лучшем, хотя в послании есть намеки на будущие уступки. Вас приглашают вернуться домой. Вот и все. Больше передач нам поймать не уда­лось. Согласитесь, для принятия такого ответственного решения, как возвращение, данных маловато.

— Решение о продолжении полета еще более ответственно, — возразил де Смет. Большой, нескладный, он склонился вперед, пока не занял весь экран. В голосе его зазвенел металл. — Мы люди способные, материально обеспеченные. Смею надеяться, Земле уже недостает наших услуг, особенно в области техники. Судя по ваше­му собственному отчету, Рустам — суровое место. Многие из нас там погибнут. Почему бы не повернуть домой, если есть такая возможность?

— Домой, — прошептал кто-то.

Слово наполнило внезапную тишину, как вода наполняет чаш­ку, пока тишина не выплеснулась через край. Коффин сидел, при­слушиваясь к голосу корабля — его генераторов, вентиляторов, ре­гуляторов, — и вдруг уловил в их шуме новую частоту: домой, домой, домой.

Только у него нет дома. Отцовская церковь разрушена, да ее месте восточный храм; леса, где горел октябрь, расчищены под новые отростки города, а залив огорожен и превращен в планктон­ную ферму. Все, что у него осталось, — это корабль и несколько отвлеченная надежда на небеса.

Совсем молоденький юноша сказал, скорее сам себе, чем окру­жающим:

— У меня там осталась подружка.

— А у меня — подлодка, — откликнулся другой. — Я ходил на ней вокруг Большого Барьерного рифа, нырял с аквалангом из люка и всплывал на поверхность. Вы не поверите, какими голубы­ми бывают волны! На Рустаме, говорят, невозможно спуститься с горных вершин.

— Зато у нас будет целая планета, — сказала Тереза Зелены.

Человек с тонким лицом ученого ответил ей:

— В том-то вся и проблема, дорогая моя. Три тысячи колони­стов, включая детей, абсолютно изолированные от магистральной линии развития человечества. Можем мы надеяться создать свою цивилизацию? Или хотя бы не деградировать?

— Вся ваша проблема, папаша, — сухо заметил стоявший рядом с ним офицер, — заключается в том, что на Рустаме нет средне­вековых манускриптов.

— Не стану спорить, — сказал филолог. — Больше всего я хочу, чтобы мои дети выросли мыслящими людьми. Однако, похоже, теперь они могут сделать это и на Земле... А будет ли у первых поколений на Рустаме возможность спокойно посидеть и поду­мать?

— Будут ли на Рустаме следующие поколения вообще?

— Сила тяжести на целую четверть больше земной. Господи! Я уже сейчас ее чувствую!

— И синтетика, год за годом синтетика и гидропоника, пока мы не установим экологическое равновесие. На Земле хоть иногда удавалось полакомиться бифштексом.

— А моя мама не смогла лететь, она у меня слишком слабенькая. Но она заплатила за сто лет анабиоза, все свои сбережения отдала... Просто на случай, если я все же вернусь.

— Я проектировал супернебоскребы. На Рустаме мне светят раз­ве что бревенчатые срубы.

— А помните лунный свет над Гранд-Каньоном?

— А помните, как исполняли Девятую симфонию Бетховена в Федеральном концертном зале?

— А помните тот потешный кабачок на Среднем уровне, где мы пили пиво и распевали старинные романсы?

— А помните?

— А помните?

Тереза Зелены закричала, перекрывая их голоса:

— Во имя Анкера! О чем вы говорите? Если вам так неохота лететь, зачем вы вообще садились на корабль?

Они угомонились — не сразу, постепенно, пока Коффину не удалось наконец стукнуть по столу и призвать всех к порядку. Он поглядел Терезе прямо в глаза и сказал:

— Спасибо, мисс Зелены. Я боялся, что с минуты на минуту слезы хлынут потоком.

Одна из девушек всхлипнула под маской.

Чарльз Локабер, представитель колонистов «Курьера», кивнул:

— Конечно, это удар по нашей решимости. Я и сам, быть может, не стал бы голосовать за продолжение полета... Да только сомнева­юсь я, стоит ли доверять сообщению на все сто.

— Что? — Квадратная голова де Смета, втянутая в плечи, под­скочила вверх.

Локабер безрадостно усмехнулся.

— Правители с каждым годом становятся все деспотичнее, — сказал он. — Они отпустили нас, что верно, то верно. Но теперь, возможно, пожалели — не потому, что мы представляем собой не­посредственную для них угрозу, а потому, что мы будем примером неблагонадежности для других. Или просто потому, что мы будем. Заметьте, я вовсе не уверен. Но они вполне могли решить, что мертвые мы будем надежнее, и хотят хитростью заманить нас об­ратно. Для диктаторов такое поведение вполне характерно.

— Самый фантастический бред, который я* когда-либо... — воз­мущенно воскликнул женский голос.

— Не такой уж фантастический, как вам кажется, дорогая, — сказала Тереза. — Я немного изучала историю — настоящую, а не ту цензурованную кашку, что нынче подают под видом истории... Для нас тут есть еще одна опасность. Сообщение может быть совер­шенно правдивым. Но останется ли оно в силе, когда мы вернемся? Не забывайте, сколько времени пройдет. И даже если бы мы могли вернуться завтра и Земля встретила бы нас с распростертыми объя­тиями, кто из вас поручится, что наши дети и внуки не столкнутся с теми же проблемами, не имея, подобно нам, возможности вы­рваться на волю?