Миры Роджера Желязны. Том 15
Шрифт:
— В последний раз спрашиваю: ты поддержишь всеобщую воинскую повинность?
— В последний раз отвечаю: нет.
Борд кивнул, повернулся и пошел к выходу из комнаты. Лакей в небрежно сидящей ливрее проводил его до дверей.
Борд вышел на темную улицу. Со времени своего основания в начале апреля 1793 года Комитет общественного спасения обнаружил в Париже многое, что нарушало спокойствие. Последние его постановления касались нищих и бездомных, которые сделали своим домом улицы. Прогуливаться по улицам после наступления комендантского часа означало возможную встречу с грабителями, а то и с кем похуже. Гражданин Борд проделал свой путь от дома Дантона без сопровождения, которое полагалось ему, как члену Конвента.
Его охраняли наблюдатели. Борд чувствовал их присутствие с тех пор, как начал входить в силу в Конвенте. Тени двигались вместе с ним в свете факелов; он ощущал это. Мягкие шаги сопровождали стук его каблуков; он слышал это.
Однажды, в Булонском лесу, когда банда моряков остановила его экипаж — вероятно, чтобы съесть лошадей! — наблюдатели обнаружили себя. Приземистые фигуры, как тролли, выскочили откуда-то снизу с обнаженными клинками и грязными ругательствами. Кучер в панике перелетел через головы лошадей.
Схватка вокруг экипажа продолжалась не более минуты. Борд наблюдал за ней в свете фонаря, считая вспышки света на стальных клинках и свистящие тени узловатых дубинок. Когда все было кончено, вокруг экипажа лежали только неподвижные тела, а приземистые тени растворились в кустах. Все, кроме одного, который стоял возле лошадей.
— Вам нужен кучер, — сказал человек. Это было утверждение, а не вопрос. У него был заметный акцент, голос крестьянина, а не горожанина.
— Да. Мне нужен кучер, — согласился Борд. Мужчина проскользнул в коляску. Когда он двигался против света, полы его плаща разошлись, и Борд смог разглядеть блеск кольчуги. Он услышал легкое позвякивание. Возможно, этим объяснялась их победа над разбойниками.
Мужчина довез его до дома. Когда они приблизились к порогу, он притормозил и выпрыгнул из коляски прежде, чем она остановилась. И растворился в темноте.
Наблюдатели были такими. Потому, после неудачных переговоров с Дантоном по поводу поддержки войны против Англии и Нидерландов, Борд не чувствовал страха, идя по улицам без охраны.
На ходу он размышлял о своем успехе. В течение пяти месяцев непрерывных разговоров и осторожных продвижений Борд оказался в центре революции. Советник по делам нового Республиканского монетного двора, пламенный оратор в Национальном Конвенте, посредник в министерстве юстиции, агент по продаже имущества осужденных, правая рука министра Робеспьера — Борд успевал везде. В некоторых кварталах его называли «Портной», так как он сшивал с помощью своей логики мешок для всех отступников революции.
Однако он чувствовал, что просто обязан выступить против одного дела монтаньяров. И, шагая по темным улицам, охраняемый невидимыми наблюдателями, он продумывал свои доводы.
— Граждане! — Борд поднялся со своего места среди скамей высоко в левой части зала. — Это наиболее необдуманное предложение из всех, которые были изложены перед нами. — Пьер Борд спустился между полупустыми скамьями, чтобы ступить на пол в лучах утреннего солнца. Он знал, что так он выглядит как ангел на иконе и тем самым внушает благоговение зрителям на галерке. — Одно дело пересмотреть календарь по отношению к именам: искоренение мертвых римских богов и замена римских порядковых номеров словами, понятными народу, заимствуя их у названий сельскохозяйственных сезонных работ. Это очень полезное дело, которое я всецело поддерживаю. Но перевод календаря в метрическую систему — это совсем другой вопрос. Кто сможет работать в течение недели из десяти дней, в которой последний день отдыха уничтожен из атеистических соображений? Разве переутомленный крестьянин сможет хорошо работать? Этот новый календарь ужасен и состряпан на скорую руку. И что же дальше? Может быть, вы хотите, чтобы мы молились пять раз в день в течение этих стоминутных часов республиканским доблестям — Работе, Работе и еще раз Работе?
Это было встречено лишь скромным смешком.
— Нет, граждане. Такой календарь посеет разброд в народе, дезорганизует работы и разрушит экономику Франции. Я надеюсь, что вы, каждый и все вместе, отвергнете его.
Хлоп, хлоп… хлоп. Новый календарь при голосовании прошел почти единогласно, кроме шести голосов. Робеспьер подошел к Борду.
— Хорошо сказано, гражданин Борд, — улыбка, хлопок по плечу казались вполне искренними. Борд постарался улыбнуться.
— Доводы благоразумия побудили меня выступить против твоего предложения, гражданин.
— Ничего, ничего. Ты же знаешь, что каждая хорошая идея нуждается в испытании. А как же иначе люди оценят ее величие? И твой маленький мятеж был только на пользу.
— Да.
— Ну, теперь можно и поужинать.
— Могу ли я присоединиться?
— А! — тонкие брови сморщились, решая. — Боюсь, другие потребуют моего внимания, Пьер. Это будет неудобно.
— Я понимаю.
— Надеюсь, что да.
В полночь раздался стук в дверь. Суд настал на рассвете, двумя месяцами позднее. Это были два долгих месяца, которые Пьер Борд, теперь снова «дю Борд», провел в сочащейся сыростью клетке ниже уровня реки. Пространство было в метр шириной и высотой — нововведение Конвента для отступников — и два метра в длину. Он лежал в нем как в гробу, руками отгоняя крыс, которые пытались съесть его скудный рацион из черствого хлеба. Он лежал в собственных нечистотах, пытаясь хоть как-то очиститься руками. А что касается воды, здесь выбор был жестокий — потратить чашку на утоление жажды или на гигиену.
На шестьдесят шестой день деревянная дверь на несколько секунд отворилась — чтобы выпустить его. Когда Пьера доставили в суд, небритого и немытого, со ртом, покрытым язвами от плохой пищи, он не смог ничего сказать в свое оправдание.
Обвинения были абсурдными: ученый Пьер дю Борд при старом режиме обучал детей того самого маркиза де Шене, которого он выдал властям. Обучать аристократов во время их правления значило то же, что и прославлять преимущества, добродетели и справедливость аристократии — нечто в этом духе.
Тем же утром его повезли на красной телеге на площадь Революции. Позади стоял священник и гнусаво бормотал молитвы, дабы не лишать осужденного последнего утешения.
Пьер держал голову опущенной, чтобы хоть как-то избежать града гнилых фруктов и овощей, которыми его забрасывали. Когда он изредка поднимал ее, чтобы посмотреть вокруг, гнилое яблоко или тухлая рыба попадали ему в рот или глаза. Но он все же пытался смотреть вокруг, выискивая наблюдателей.
Наблюдатели, которые так много месяцев оберегали его, должны спасти его снова. Пьер был уверен в этом.
Бросив быстрый взгляд по сторонам, он решил, что видит темную приземистую фигуру среди толпы. Человек не кричал и ничего не бросал, просто наблюдал за ним из-под полей широкой шляпы.
Даже наблюдатели ничего не могли сделать в этой толпе. Рядом с эшафотом, стоящим в центре квадрата, солдаты с нарукавными повязками и розетками Комитета общественного спасения сняли его с телеги, оставив руки связанными. Они подняли его на эшафот, потому что ноги его неожиданно стали до странности слабыми, привязали на уровне груди, живота и колен к длинной доске, доходившей ему до ключиц. Но Пьер вряд ли заметил это. Он не мог оторвать взгляд от высокой, в форме греческой буквы «пи», рамы с треугольным лезвием, подвешенным сверху.