Мистические истории из красной папки
Шрифт:
Выходит, предсказание сбылось до мелочей…
Начальник полустанка
В дни отдаленной уже прорабской молодости довелось мне строить линию электропередач в одном из наиболее глухих районов Средней Азии — в Каракалпакской автономной республике. Во всякой глубинке существует своя «дыра». В Каракалпакии это плато Устюрт, ландшафт которого — готовая декорация для киносъемок фантастического фильма о какой-нибудь безжизненной планете с подходящим названием Солончаковая Пустошь. Здесь нет ни рек, ни ручейков,
Плато — тоже пустыня, только не песчаная, а гипсовая — с огромными проплешинами такыров и солончаков, пустыня, еще менее приспособленная для жизни, чем соседние пески Каракумы и Кызылкум, которые после Устюрта могут показаться цветущим садом.
Однако же именно этот гигантский гипсово-глиняный стол, приподнятый могучими силами природы над окружающим пространством, давал кратчайший выход из глубинных районов Средней Азии в европейскую часть единой тогда страны.
Через Устюрт пролегли нити газопроводов, а затем и железная дорога Кунград — Бейнеу.
Высоковольтная трасса, которую предстояло построить моей бригаде, как раз и предназначалась для электроснабжения инфраструктуры восточного участка новой железнодорожной магистрали.
Рельсы уже были уложены на всем протяжении, но регулярное движение поездов еще не открылось.
Ближайший населенный пункт — городок Кунград, лежавший у самого подножья плато, на плодородной земле, с высокими деревьями, густой травой и возделанными огородами, городок, откуда начинался асфальт, находился в доброй сотне километров от нашего стана, или в трех-четырёх часах езды на грузовике-вездеходе по классическому, абсолютному бездорожью.
Наш маленький лагерь — два жилых вагончика на колесах и вагончик-склад — разместился на разъезде под названием, если мне не изменяет память, Ак-Чалак.
По другую сторону от новеньких, девственно чистых рельсов, нагретых неистовым солнцем до синевы, красовалась «резиденция» начальника формировавшегося полустанка, а проще — путевого обходчика.
Это был невысокий, щупленький, но чрезвычайно подвижный русский старик, который, несмотря на адское пекло, с подчеркнутой гордостью носил черную железнодорожную форму и фуражку с эмблемой путейца. Вверенный ему разъезд он называл «станцией», а себя, естественно, величал «начальником станции».
Вторым обитателем этой самой глухой из когда-либо виденных мною «станций» была его жена — дородная, рыхлая и весьма добродушная старуха, щеголявшая в цветастом синем халате и матерчатых тапочках на босу ногу.
Увидев впервые эту пару, более естественную для русской провинции, чем для среднеазиатской глухомани, я невольно подумал о тех путях, что ведут человека по жизни, вопреки его мечтам и надеждам.
Ладно, мы-то, строители, прибыли сюда на время. Притом, что после каждой рабочей декады наш график предусматривал выезд на четыре выходных дня домой, в Тахиаташ, зеленый город на берегу Амударьи. В перспективе же, сдав трассу месяца через три-четыре, мы навсегда попрощались бы с сим затерянным миром.
А вот несчастным старикам-путейцам, похоже, деваться было некуда,
Можно было лишь посочувствовать их положению, в котором, тем не менее, они пытались в меру своих сил навести некое подобие порядка и уюта.
Их жилище, совмещенное, надо полагать, со служебным помещением, представляло собой сборный щитовой домик с целым рядом пристроек. Чуть дальше теснились два-три самодельных сарайчика из шифера и тарных досок. Непосредственно перед домом был устроен на столбах навес из маскировочной сети, дававший хоть какую-то тень. В ней прятались от палящего солнца овцы и куры, которых развели старики. Не знаю, чем уж они кормили своих братьев меньших, но живность выглядела упитанной. Иногда из дома выходил на прогулку пятнистый беспородный кот. На высоких полках (чтобы не дотянулись козы) с внешней стороны дома стояли рядами разнокалиберные горшки с цветами, вьюнами и прочей растительностью. Кактусы, между прочим, смотрелись здесь, в этой дикой местности, вполне естественно.
Готов поручиться, что эти цветы и кактусы, эти куры и овцы, этот беспородный кот были единственными представителями одомашненной флоры и фауны на многие десятки вёрст вокруг. Сам же разъезд Ак-Чалак являл собой уникальный, неведомый иным краям оазис, созданный старанием и волей русского человека, заброшенного неласковой к нему судьбой на эту бесплодную землю.
Хотя магистраль еще не эксплуатировалась в нормальном режиме, но определенное движение по ней все-таки происходило.
Раз в неделю со стороны Кунграда локомотив прикатывал вагон-магазин.
Выбор был небогат: хлеб, консервы, макароны, крупа, сахар, соль, сигареты…
Ушлый продавец из местных приторговывал из-под полы портвейном, взимая за «конспирацию» полуторную цену.
Однажды я приметил, как «начальник полустанка» (его имя стерлось, к сожалению, из моей памяти), купив вино, тайком, с оглядкой, припрятывал его в своем железнодорожном хозяйстве.
Что ж, значит даже здесь, в этом полном безлюдье и безмолвии, у бойкого путейца имелись свои маленькие тайны от единственной родственной души.
По рельсам привозили сюда и воду, нечасто, кажется, раз в месяц, зато с огромным запасом — целую цистерну, которую ставили на запасных путях. Вода считалась питьевой, но сильно отдавала горечью, которая отчасти улетучивалась после длительного кипячения. Зато принимать душ можно было хоть по десять раз на дню, совершенно не экономя драгоценную по местным меркам влагу, чем не экзотика!
Имелся на разъезде и стационарный движок, к сети которого мы подключились с любезного разрешения начальника полустанка.
Люди со стороны были здесь редкими гостями.
За весь период моего пребывания на Устюрте лишь однажды мимо нашего лагеря гордо прошествовали нежданные странники — семейная пара кочевников, словно вынырнувших из волн времени.
Впереди размеренно шагал поджарый старик в пропыленном ватном халате и в высокой бараньей шапке, такой древний, что его загоревшее до черноты, с глубокими морщинами лицо казалось маской. Он ступал с той неторопливой легкостью, какая отличает людей, привыкших ежедневно покрывать пешком немалые расстояния. На поводу кочевник вел навьюченного двугорбого верблюда.