Мистик Томас Свит

Козлов Евгений Александрович

– Теперь вы знаете, и я обрек вас на знание, эгоистично, да, но мне честно, безразлично время, мнения, я прислушиваюсь к своему сердцу, и оно неистово вопит. Разве можно держать взаперти райскую птицу, нет, отныне вы знаете. Поймете ли, не разумею. Только не молчите.

Что творилось в душе Элизабет, немыслимо. Таким таинственным образом бал потерял всякое значение, был ранее живым спектаклем, теперь же, прямо декорация, которую скоро вывезут обратно в театральное хранилище. Вечер продолжился в двух лицах; оно и к лучшему.

Глава девятая

Элизабет распознав всё наперед, одурманенная превосходством над графом, и подумать, не могла, что с виду обычная сцена выльется в нечто подобное. Игры окончены. С содроганием нравственности она не верила своим ушам, деликатность растворилась в воздухе словно Джин, исполнив напоследок

последнее желание, ее ошибка была в том что, рассудив в малом, она не разобралась в большем. Она потрясена, взволнована, но так же непоколебима, разве такое может быть? В Элизабет сочетаются покорность и неистовство, зависит от предмета того или иного отношения. Можно снизойти до степени осуждения, поэтому отсрочивать неизбежное ей не стоит, особенно в этот невероятный момент. Одно ясно, леди Прэй стояла перед выбором, три трактата сулящие разные перемены в ее жизни, во всем, они же – да, нет, ничего. Всё сложно и одновременно просто, и кои мы видим она не из тех дам, готовых принимать скоропостижные решения. К счастью Геральд терпелив, обладает умением ждать при веских обстоятельствах. Ей захотелось закрыть лицо руками, скрыться, удержать эмоции, закрыть дверь на ключ, углубиться в сентиментальный роман, проникнуть в другой мир и долгожданно в нем раствориться, забыв о настоящем. Но, всё же обладая сильным характером, она не заискивала волю слабости. Собравшись с мыслями, сделав выдох, произнесла небольшую тираду.

– Не примите мое молчание за безразличие. Я вас люблю, также как и вы меня. Должно быть. Но я не знаю, любовь ли это, или самообман, лгу я или говорю искренне, не знаю, как и не могу знать, что будет с нами дальше. Дайте мне немного времени подумать, граф, я всё осмыслю, проверю разлукой связь между нами. Мы в том возрасте, в котором нужно подумать прежде чем ошибиться. – сказала Элизабет еле сдерживая чувства.

– Я не уверен в теории относительности, не уверен во всех доктринах, я готов оспорить любой довод, и выдвину любой протест цинизму, материализму, не уверен во всем, что отвергает истину. Но в любви к вам, я не сомневаюсь и никогда не отрекусь от веры, веры в любовь. – говорил Геральд. – Вы плачете? Простите.

– За что?

– За всё.

Наступила ночь, тени сгущались, луна пробивалась сквозь облака, как всякая надежда.

– Позвольте откланяться. – еле слышно произнесла леди Прэй.

– Вас проводить?

Элизабет лишь жестом показала, что нет, затем медленно удалилась. Джентльмен смотрел ей вслед, пока мрак не поглотил ее фигуру. Казалось, она ушла навсегда, казалось, он снова потерял ее, надежды не соединись с ожиданиями, будто ранам нет начала и конца, чувство пустоты и наполненности; противоречивость. Она желает подумать, что ж, он последовал ее примеру, поспешил в замок, дабы скрыться, не покидать более пределы себя.

Дневник Геральда. 5 августа, на следующий день после бала.

Обращаясь к дневнику, к невзрачной книжице с плохо скрепленными страницами, ревностно выскажу недовольство в адрес своего посредственного отношения к подобного рода записям. Есть в жизни фрагменты, истории, которые не скажешь практически никому, лишь самому близкому человеку, таковых вблизи нет, а значит, с пером в руке поведаю свои мысли бессловесным строкам.

Я в замешательстве, который раз заново просматриваю одну и ту же сцену, и я в помешательстве. Не была бы наброшена пелена забытого трагизма, если бы мы, будучи другими людьми, по определенной закономерности стали торжествовать, но для нас, малейшее потрясение походит на извержение вулкана, пепел которого поглотит всё в округе. Мы, или скорее я, излишне чувствителен, хотя раньше так не сказал бы ни один студент, видевший меня в компании девиц легкого поведения, так сказать слегка раскрепощенных, в том то и дело, тогда я не чувствовал ничего, ничего возвышенного. Это был мой самый яркий, дерзкий порыв, в другой жизни прошло бы сей действо более спокойно, и на полученный отказ отреагировал бы спокойнее, рассудительнее. Сейчас же я поваренный ведьмовской котел, в котором перемешано столько ингредиентов, что в итоге получится нечто превратное, бесполезное. Я пытаюсь разглядеть просвет, вижу, и снова удаляюсь.

Что именно имел виду сфинкс, задавая мне загадки; любит ли она меня, как избранника, о чем она думает, есть ли в ее мыслях я, сколько времени потребуется… я готов ждать всю жизнь. Утолил ли я тот интерес, вызванный еще на кладбище, ни на грамм, ведь это была любовь с первого взгляда, надеюсь, она не исчезнет. Говорят, любви нужно учиться, познавая как науку, как математическую или химическую формулу, будто это со временем возникающая прогрессия по мере

возрастания счастья – глупо, любовь в нас с рождения. Ведь нас не нужно учить плакать, смеяться, радоваться, печалиться, живя, мы учимся жизни, любя, мы любим, будучи профессорами, из нас творят неучей и навязывают свои циничные представления. Один миг и два человека никогда не разлучатся, даже если то есть всего лишь образ в душе. После взрыва наступает некая контузия, после которой человек не способен понять всего, чтобы осознать, что эта перемена действительно любовь, нужно время. Так и я, приняв за тягу к познанию, увидев во второй раз свой объект обожания, был очищен благодатью, как только уста мои произнесли ту всем знакомую фразу. Наши судьбы связаны, желаем мы того или нет, можем бежать, переселяться на разные полушария Земли, но из памяти своей не вычеркнуть. К своему удивлению я не поддался наплыву мечтаний, грез, но отмахивался от них как от насекомым, зато, если бы я был пророком, будущее всё равно бы осталось неизменным.

Меня могут осудить те фешенебельные слои общества, если узнают о предложении и подачи чувств, но они пусть остаются слепы, к тому же наше с ней положение позволяет абстрагироваться, отличаться от прочих, или наоборот, то обстоятельство ограничивает нашу индивидуальность.

Теперь в замке тихо, ремонт окончен, сегодня отдал распоряжение о прекращении, они ушли, щедро обогащенные. Разруха, однако, кажется, что они не строили, а ломали, что проще, со временем думаю, шрамы затянутся, или я уже привык к хаосу, что порядок кажется мне неестественным. Совсем забыл о Даниэле, не подносил припасы, иногда у меня возникает мысль, что за той дверью никого нет, иллюзия, или, в самом деле, призрак, действительно ли она человек, настоящий, живой. Отец Вильям не приходил, двери отперты, можно входить, но хорошо, что не приходит, я не слишком желаю с кем-либо видеться, слишком не устойчив мой нрав, к тому же он сразу распознает во мне неладное, станет расспрашивать, но я жду лишь одну особу. Можно вообразить что уныние, хандра поглощают душу мою, но это не так, отчаяние это нечто определенное, сейчас же я на границе счастья с печалью, на суде, на решение которого повлиять я не в силах, все мои деяния, слова, мысли, будут угнетены, до момента оглашения вердикта.

Сижу за письменным столом, в той же комнате, теперь пишу не пригласительные письма, а невнятное высказывание. За окном снова хмуриться, природа, будто поддерживает меня, одиночество мнимо, поэтому безвластно.

Как бы ни хотел отклониться от главной темы, ничего не выходит. Ее образ стоит перед глазами, ее намокшие очи смотрели с состраданием, чувством понимания, смущения. Викторианская бледность, хрупкая фигура, всё в ней идеально, надеюсь, не один я вижу так, и надеюсь, только я влюблен в нее.

Пишу, чтобы не забыть, запечатлею на бумаге неподражаемый, неповторимый момент в жизни, нелепо, ведь никогда не придам забвению столь дивное, чудесное событие. Роль моя мала, если бы даже я не признался, помнил и чтил ее, по всем законам любви. Но мне легко так думать, меня не пугает монашеский образ жизни, бездетность, без счастья, будут говорить, что я одинок, они заблуждаются, ведь у меня есть любимая, даже в воспоминании, она вдохновляет, согревает, сохраняет надежду. Но боюсь отказа, если взвесить все за и против, окажется самым верным решением оставить меня с моими “выдумками”. Надеюсь, она вопреки чужим мнениям будет слушать лишь свое сердце. Готов ждать, сколько потребуется, и в горе и в радости, в молодости и в старости.

И надеюсь, больше мне не придется записывать сюда что-либо.

Дневник Элизабет. 4 августа, ночь.

Не могу уснуть. Томительно ожидая прозрения, облегчения страданий, выбор предстал передо мной в двух различных личинах. Чем больше я думаю, тем дальше удаляю истинность, меньше остается времени. Чувствую свет свечи на своем лице, вокруг тихо, одиноко в такие моменты судьбы. Как мне поступить? Былые строгие правила стали неуверенными. Содрогаюсь от одной мысли навредить, причинить боль, ежеминутно корю себя. Люблю ли я его? Есть ли у нас что-нибудь общее? Несколько встреч, раньше я бы и не подумала о столь скором замужестве; может, прошла та пора изощренного выбора, выбор разума теперь не играет никакой роли, выбор сердца, вот что отрезвит меня. Но времени так мало, каждый лишний день будет томить его, он непременно выдержит, но останется отпечаток. Жизнь сложна, чтобы не говорили. Особенно когда делаешь из мухи слона, а из слона муху, на первый взгляд простые вещи и ситуации преувеличиваешь, или преуменьшаешь, но что поделаешь, если на самом деле всё так и есть. Слишком легко сломать хрупкую грань между верным и неправильным. Но думаю иногда, только, кажется, что мы выбираем.