Мне спустит шлюпку капитан
Шрифт:
Глава 6
Аделаида долго не могла забыть, как, только она перешла во второй класс в школе, её тут же «отдали» в музыкальную школу, чтоб она «ходила» на фортепьяно. «Отдали» – ей было похоже на мешок картошки, который «отдавали» в обмен на пальто во время войны. «Пиянино» – так называли у них в городе этот чёрный, массивный музыкальный инструмент. В каждом доме, где росла девочка, обязательным атрибутом было именно «пиянино». Могло не быть мебели. Неприхотливые горожане привозили из деревни диванообразное сооружение, называемое «оттоманкой». Оно было безумно жёстким и неудобным. Чтоб как-то придать «оттоманке» товарный вид, на неё клали пёстрые ситцевые подушки и похожие на гигантские карамели «мутаки». Могли сами сколотить стол, стулья, табуретки. И всё это только для того, чтоб приобрести «пиянино». Как только наступала весна, и можно было открывать окна, то практически
У Кощейки «пиянины» не было, а у Аделаиды стояла «в гостиной», как говорила мама, чтоб все, переступившие порог дома, тут же на неё и натыкались. В то время Аделаида продолжала аккуратно посещать уроки игры на фортепиано. Алина Карловна Аделаиду никогда не ругала:
– Ты сегодня не готова к уроку. Пожалуйста, – тихо просила она, выучи, пожалуйста, этот этюд к следующему разу, хорошо? А то твоя мама будет мне звонить и спрашивать, а мне не за что будет тебя хвалить! Некрасиво получится, согласись…
Выучу! – Аделаида охотно соглашалась. Она так не хотела расстраивать Алину Карловну! И ей было так стыдно перед такой замечательной Алиной Карловной, что в ту секунду она сама свято верила, что выучит. Обязательно выучит! Потом, дома, с трудом пересилив себя, садилась на свой крутящийся чёрный стул и сосредоточенно раскрывала ноты. Но как только Аделаида брала первые несколько аккордов этого «этюда», ноты становились такими страшными, какие-то жирные чёрточки под ними, говорящие, что это «восьмушки» и надо их играть быстрее, быстрее, ещё быстрее… Аделаиду тут же начинала одолевать тоска, пальцы путались и сбивались… Аделаиде было скучно. У этюда был совсем неинтересный мотив, даже мотива вовсе не было, было стучание по клавишам. А ей хотелось научиться играть хотя бы какие-нибудь песенки из кино, или которые пели в школе. Но такие ноты не продавались, а подбирать у неё не получалось. Правой рукой ещё можно было что-то сыграть, зато аккомпанемент левой совсем не подходил. Конечно, можно было посмотреть у кого-нибудь, как это делается, но Аделаида сразу забывала ноты. Вроде когда кто-то играл, было легко, а у неё не получалось. С сольфеджио дела обстояли и того хуже. Аделаида так и не поняла смысла этого предмета и его предназначение. Там что-то надо было в тетрадь записывать, что-то петь. Она в школе училась только во втором классе и так быстро писать пока не умела. Поэтому, чтоб «восполнить пробел», мама взяла у учительницы по сольфеджио тетрадь и дала своей ученице в школе, чтоб та дома красивым почерком переписала в новую тетрадь для Аделаиды «всё как надо». Так Аделаида стала обладательницей тетради «всё как надо» и «материала».
Каждый раз, когда она приходила с музыки домой, мама строго спрашивала, прямо пока Аделаида снимала туфли:
– Был урок?
– Был! – отвечала Аделаида.
Это уже был ритуал.
– Был?
– Был!
Мама спрашивала уже просто по привычке, не слушая ответа. Она постоянно возилась на проходной кухне, стоя спиной к входной двери. Иногда даже казалось, что маме скучно в комнате и она специально на кухне придумывает себе дела, чтоб подольше там находиться. Как-то в очередной раз, придя с музыки, Аделаида как обычно неуклюже толклась в проходе, снимая туфли, и пыталась насадить на ноги тапки.
Был урок? – это прозвучал позывной. Мама не слушала ответа и не оборачивалась. Она в раковине чистила рыбу.
Нет, – Аделаида всё ловила большим пальцем непослушный тапок.
Как «нет»??? – мама даже не сразу поверила. – Что значит «нет»?! Ты сказала «нет», или мне показалось? Подожди: так ты сказала «нет»?! – мама так внезапно обернулась, как если б Аделаида-таки засветила ей по голове той самой суковатой палкой, которой папа постоянно советовал ей «бит маму па галаве» чтоб «бистрей канчаг» (ударить маму по голове, чтоб не мучить бедную женщину, а скорей прикончить). Ну и где же ты в таком случае шлялась?!
Аделаида не полностью понимала термин «шлялась», точнее, никогда о значении этого слова особо не задумывалась. Мама всегда по отношению к ней использовала именно глагол «шлялась». Поэтому Аделаида не заморачивалась и просто считала, что «отсутствовать из дому» и «шляться» – это в сущности одно и то же… Ох, как часто ей потом приходилось вляпываться в дурацкие истории с мамиными словами! Оказывается, не все люди говорили так. Она нередко повторяла то, что слышала дома, абсолютно не задумываясь о значении. В частности, мама очень любила всякие заграничные слова и выражения. Она знала названия всех лекарств, любила заумные диагнозы. Мама никогда не могла запомнить имена Аделаидиных подруг, зато с лёгкостью жонглировала словами типа «тромбоцитопеническая пурпура» и очень любила название своего диагноза: «стеноз коронарных сосудов» и «гипертрофия задней стенки левого желудочка». Слово «коронарных» мама произносила, слегка прикрыв глаза веками, и было видно, что это слово доставляет ей особое удовольствие. Простые слова в своей речи мама тоже любила заменять на научные. Например, вместо «не груби!» мама говорила «не утрируй!»; одеяла неизменно были «жаккардовыми»; морковь «цвета терракоты»; ложка «дэсэртная». Вообще Аделаида всегда знала наперёд, что мама скажет: если Аделаида спрашивала, как пишется то или иное слово, мама никогда не отвечала прямо. Она говорила: «Суффикс – очк – пишется с буквой „о“. Суффикса – ёчк – нету! Поэтому пишется „девчонка“! Повтори: „девчонка“! Поняла? Не знаешь правило! Сядь! Будем писать диктант!»
«Диктанты» Аделаида писала повсеместно и в любое время года – дома, в поезде, в воскресенье, каникулы, день рождения – роли не играло. Вдруг летом, сидя где-нибудь в курортном городе на лавочке, мама, засмотревшись на какую-нибудь прохожую в шляпе и цветастом сарафане, задумчиво произносила: «Аделаида! Неси тетрадь или чистый листик! Будем писать диктант!». Как мамина мысль наводилась на диктант после просмотра цветастого сарафана? Скорее всего, маме нравились и шляпка, и походка статной незнакомки. Тогда мама начинала сравнивать себя с ней и понимала, что сравнение далеко не в её пользу. «Но зато она – пустоцвет! – мама окатывала презрением тонкие лодыжки. – У неё же явно совершенно ни черта нет в голове! Ну, смазливая рожица и тонкая талия, ну и что?! Кому она, такая дура, нужна?! То ли дело – умные и образованные женщины. С интеллектом, аристократичные и элегантные. А эта что?! Тьфу на ровном месте! Поэтому учебный процесс будет стоять в семье на особом месте и считаться важнее всего!» Поэтому Аделаида и писала многочисленные диктанты и решала по телефону школьные задачи вместе со вконец замученной Береговой. Аделаида вообще старалась как можно реже обращаться к маме по вопросам, не касающимся учёбы, и делала это только в самых исключительных случаях. Ведь никогда не знаешь, какое у мамы настроение и во что вопрос может вылиться. Правда, в последнее время Аделаида всё чаще и чаще стала почти кожей чувствовать мамино настроение, но всё равно не из любопытства, не из вредности, а каждый раз веря, что справедливость всё-таки восторжествует, лезла на рожон. Ей казалось, что мама просто чего-то не понимает, но вот-вот вещи станут на свои места.
Аделаиде очень было грустно от того, что мама почти всегда говорила и делала одно и то же. Когда маму не спрашивали, и она в задумчивости говорила как бы сама с собой, можно было заранее знать, как она изольёт чувства. Например, если она пробовала что-то печёное, то обычно кивала головой:
– У-у-гу. Тесто хорошее!
И неважно, что она ела: торт ли, булку, или пирог с начинкой, она никогда не говорила: «Какое хорошее печенье! Неплохой рулет». Исключительно:
– У-у-гу! Тесто хорошее!
Может, она не знала названий? Да нет же… Вряд ли… У неё же была та знаменитая книга «О вкусной и здоровой пище» под редакцией Анастаса Микояна с эпиграфом самого Сталина: «Жить стало лучше, жить стало веселей». Несмотря на умопомрачительные, ни в какие привычные понятия о пище не укладывающиеся рецепты, мама доверяла исключительно ей. Она не клала сахар в рисовую и манную каши, зато обильно сыпала сахарный песок в зелёный салат с укропом, от чего тот становился совершенно несъедобен. На робкие возмущения Аделаиды мама, скрипя сахаром на зубах, недоуменно пожимала плечами:
– А мне так нравится!
Папа и Сёма ели молча. Им нравилось всё, что делала мама. А мама делала всё с оттенком усталой обречённости. Как она сама выражалась, «несла крест». «Крестом» была вся мамина жизнь, был папа, была Аделаида, были все, и ещё было много крестов: работа, отсутствие «соответствующего круга», общение с соседями и так далее. Мама всегда была «измученной», но не теряющей «человеческого достоинства» жертвой. «Достоинством» была и демонстрация своего интеллектуального величия. Именно потому мама и пользовалась, как хотела, «великим и могучим», приправляя его иностранными словами. И правильно! Русские классики вообще приводили в своих произведениях огромные цитаты без перевода в расчёте на глубокие знания читателями иностранных языков!