Мне спустит шлюпку капитан
Шрифт:
Этот случай Аделаида запомнила на всю жизнь, раз и навсегда поняв, что надеяться не на кого… даже на очень сильного папу, который сам рассказывал ей, как в деревне сгибал рельсы вместе со своими друзьями…
К папе никогда никто не приходил. Папа никогда ни к кому не ходил. Единственный, с кем он общался по телефону два раза в неделю – преподаватель математики из Аделаидиной школы Глеб Панфилович. Но и он ни разу у них в доме не был. А папа навещал его один раз, когда тот простудился, папа его считал своим другом.
Глеб Панфилович несколько раз заменял Малину. Он был потрясающе умным, строгим и грубым.
Аделаида никогда не слышала, чтоб папа разговаривал ещё с кем-нибудь таким умиротворённым и возвышенным тоном. Он страшно уважал Глеба Панфиловича, но совершенно не за его человеческие качества, а за то, что «Глеб – матэматык». Возможно, папа даже считал его своим другом просто потому, что знал номер его телефона наизусть. Глеб Панфилович любезно отвечал на папины звонки, хотя навряд ли по нему когда-либо скучал.
У папы, кроме виноградной беседки перед домом, не было больше ни увлечений, ни страсти. Он не ходил на рыбалку, не любил телевизор, не пил ни вина, ни пива, не увлекался футболом, или хотя бы чем-нибудь, отдалённо напоминающим мужские хобби. Он ни во что не играл: ни в карты, ни в домино, ни на гитаре; никогда не пел, на свадьбах не танцевал; ничего не коллекционировал.
Папа не мог понять смысла собирания открыток или марок.
Когда-то очень давно деда подарил Аделаида настоящий марочный альбом с тончайшими целлофановыми полосочками на страницах и пинцет, как у настоящих филателистов. Пока деда был жив, на альбом закрывали глаза, и Аделаида, сунув его между книгами письменного стола, могла исключительно в одиночку любоваться своим богатством, и то, когда папы не было дома. Какие у неё были серии! «Доисторические животные» с динозаврами и ещё кем-то! «Флора и фауна»! И ещё одна. Деда говорил, что она очень-очень редкая и стоит больших денег. Она называлась «Семья Наполеона». Это были большие марки, гораздо больше тех, которые клеили на конверты. Аделаида не шибко как разбиралась в ценности марок. Но одно то, что на них были картинки с такими яркими красками, каких она никогда не видела на иллюстрации ни в одной книжке, они её приводили в восхищение!
Папа знал о существовании альбома, однако до поры до времени молчал.
Только пару раз брезгливо фыркнул:
– Выброс это! Не валяй дурака! Что это тебе даёт? Ничего не даёт! Эрунда на постном масле! Давай, я выброшу!
Конечно, Аделаида старалась с альбомом в руках на глаза отцу не попадаться. Мама, скорее всего, молчала потому, что это был один из последних подарков деды. Только оказалось, что альбом пока в доме потому, что папа просто не все марки видел!
Однажды всё-таки произошёл сбой отработанной системы.
Очень редко, когда сильно хотелось, Аделаида всё-таки заглядывала в своё сокровище, когда дома бывали все. В последнее время, почувствовав свою безнаказанность, она начала это делать каждый день. Это стало ритуалом: перед тем как делать уроки, Аделаида вытаскивала альбом, быстренько просматривала его и снова клала на место. Дверь в детскую комнату запрещалось закрывать строго-настрого.
Это мой дом! – говорила мама. – И я не собираюсь объяснять, почему должно быть так! Так должно быть, и всё! Я так хочу!
Скорее всего, мама считала, что за детьми, в особенности за девочкой, в доме должен быть установлен тотальный надзор. Поэтому дом теперь представлял собой нечто среднее между исправительно-трудовой колонией и принудлечебницей карательного типа.
Аделаида придумала выдвигать ящик письменного стола, класть в него марочный альбом. Мама не могла пройти мимо двери в детскую комнату, не окинув Аделаиду всевидящим, строгим хозяйским оком. Поэтому при первом же лёгком колебании воздуха за спиной надо было делать быстрое движение животом, силой задвигая ящик на место.
Как-то раз могильная тишина квартиры, а она во время подготовки уроков должна была быть именно такой, нарушилась телефонным звонком.
Иди, это тебя! – мама заглянула к Аделаиде в комнату. – Какого чёрта звонить в такое время! И так вечно отвлекается! – продолжала бурчать она себе под нос.
– Кто?
– Пашенька Середа хочет что-то спросить.
Пашенька спросил какую-то дребедень. Аделаида быстро ответила, стараясь дать понять, что разговор окончен, и она очень спешит продолжить уроки. Однако было поздно… Слишком поздно…
Мама стояла в проёме двери. Сёма прямо за ней. Глаза его горели в предвкушении шоу.
Василий! – устало произнесла мама, глядя поверх входящей Аделаиды. – Иди сюда! Иди сюда, я сказала! На! Иди, полюбуйся на свою дочь!
Из кухни послышались шаги…
Когда папа увидел альбом с марками, то остановился как отмороженный. Он идеально правильно воспринял команду и мгновенно вошёл в образ.
На, смотри! – и мама швырнула альбом к его ногам.
Прекрасный, сделанный на совесть немцами альбом крякнул, но не развалился. Только, о, ужас! Открылся не где-нибудь между флорой и фауной, а на «Семье Наполеона»!
Папа бережно поднял высыпавшиеся марки…
– Суволоч! А, суволоч! Ты хочешь, чтоб меня в турму посадили? Фотографии царя у нас дома держиш?! Хочеш чтоб меня из партии выгнали?! Ах, суволоч!
Папа вовремя упел избавиться от «царя-Наполеона»! Папу не посадили в тюрьму, и ему даже не пришлось класть на стол партбилет.
Вообще папа всегда был начеку и всегда очень бдительно охранял спокойствие семьи. Например, однажды мама привезла из другого города банку мака, чтоб посыпать рулеты и печенье. Папа узнал, что серый песок в буфете – это «мак». Когда мамы не было дома, он вместе с тарой всё это безобразие выкинул в мусор, чтоб, как он ей объяснил, милиция не арестовала, потому что мак – это «пляхое лэкарства – наркотык» и «эво дома храныт незя».
Папа, даже не переодев тапочки, твёрдым шагом вышел во двор, неся в руках серо-голубую квадратную книжицу. Он облил её спиртом и поджёг. Стоя у негреющего костра, папа аккуратно перелистывал прутиком каждую страничку в отдельности до тех пор, пока горстку пепла не разнёс по траве ветер…
После потери альбома она долго переживала. Но потом рана как-то затянулась, хоть и очень, очень-очень было жалко дедулечкин альбом. Единственное, что очень долго мучило Аделаиду и несколько месяцев не давало ей по вечерам заснуть – это Сёмкины глаза, с живым интересом и ажиотажем прямо в зрачках. Она многое бы отдала, чтоб узнать точно: случайно позвонил Пашенька Середа, или Сёма был абсолютно уверен, что она после второй смены, как всегда, ровно в восемь сядет за уроки?..