Мне спустит шлюпку капитан
Шрифт:
Девочки же рождаются у «бракодэлов» и «слабаков». (Бракоделов и слабаков.) Это в семье с глубокими знаниями генетики даже не обсуждалось!
Потом эта девочка всё же росла, убирая, стирая, готовя, присматривая, чтоб знала о семейных заботах не понаслышке, чтоб не было времени забивать голову разными мыслями, чтоб воспитывалась в строгости и «целомудрии». Папины родственники, правда, о существовании этого слова даже не подозревали, и поэтому «это» называлось просто «чэсная» (честная). Образования в виде школьной программы восьмилетки на подаренные тройки обычно хватало для подготовки к продолжению женских обязанностей в новой, мужниной семье. И выходили замуж «чесния дэвышки» лет в тринадцать-четырнадцать. Их даже не успевали из пионеров иногда принять в комсомол. «Интересно, что же всё-таки лучше, – рассуждала Аделаида, когда узнавала, что её очередную двоюродную племянницу „украли замуж“, – лучше замуж или лучше поступить в комсомол?» Слово «замуж» вообще как-то щекотало Аделаиду и будило разные интересные мысли, от которых
Аделаида тогда вообще не знала о законах СССР, в которых говорится, что в брак имеет право вступить лицо, достигшее 18 лет. А всё остальное подходит под статью о педофилии. Но Аделаида бы всё равно не поверила! Если это правда, так что тогда, надо полгорода сажать, что ли?! Какая глупость!
Замужество, как впоследствии поняла Аделаида, вообще было единственной причиной, оправдывающей присутствие «дэвушки» на Земле. Она думала, что это только в папиной деревне. Но, став постарше, поняла – так во всём мире! И мама то же самое говорила. Ей начало становиться стыдно за то, что она – не мальчик! Она подвела папу – это раз! И теперь всю жизнь должна искуплять свою вину – это два!
Для всех девочек с детства собирали «приданое» в виде банных полотенец, пододеяльников и посуды. Всё это складывалось в чемоданы, потому что сундуки кто-то назвал «не модными» и их повыбрасывали. Качество невесты определялось и её родством, и отзывами «нашых сэлэнских» (жителей нашей деревни), и методом осмотра простыни наутро после первой брачной ночи. Наутро мать и замужняя сестра жениха входили к новобрачным в комнату и внимательно осматривали кровать. От детей, в принципе, все эти детали не особенно и скрывались, хоть и вроде как обсуждались шёпотом, потому что «дэвушка» с самого рожденья должна была знать предъявленные к её жизни требования.
Пригодность жениха определялась принадлежностью его к авторитетному клану, желательно из их же деревни, а так же способностью юноши физически работать и ответом на вопрос:
– За сколко рубли калцо для дэвушки? (За сколько рублей кольцо для девушки?) Позже ко всем аналитическим параметрам добавился тест (по отношению к мужчине, конечно, потому что женщине это ни к чему – её место «ражат дэтэй» (рожать детей):
– Дыплом вар? (Диплом есть?)
Наличие диплома не было необходимостью, но в глазах невестовой родни давало будущему зятю бонусы. Сама мысль о дипломе, о высшем образовании затесалась в сознание односельчан как-то незаметно. Просто в деревне открыли школу и пара-тройка учителей, привезённых для преподавания в этой школе, держались гоголями, ели по утрам белый хлеб с молоком и носили настоящие брюки с пуговицами. Деревенских это крайне возбуждало и они все как один в глубине души завидовали сельским учителям и хотели стать на них похожими. «Учитэл» с ударением на последний слог имел в деревне статус, приравненный к статусу современного вора в законе: авторитет, неприступность, строгость мыслей, взглядов; непробиваемое лицо. А так как в деревне жили одни греки, правда, туркоязычные, но «грэки», им всем казалось, что таким образом они становятся похожими на античных философов. Они, скорее всего, считали, что обуваясь в маску «неприступности», они становятся Аристотелями, Демосфенами и Демокритами в одном лице. Как они сами о себе говорили: вся мужская половина деревни «чэрэшур силно» знала историю. Причём ёмким словом «история» определялась исключительно история Древней Эллады – точнее, вся деревня очень тщательно изучила книгу под названием «Легенды и мифы Древней Греции». Они знали – у Зевса было две жены, а Аполлон вожделел всё, что шевелилось, включая крупный рогатый скот, и это определяло для них познание «истории Греции». О полнейшем разврате, царившем в Древней Греции, описанном именно в этих «Легендах и Мифах» деревенские рассуждать не любили, совершенно прощая античным богам все их весёлые «шалости» в виде неукротимого желания к совокуплениям и обжорству, обожали «своих богов» и страшно ими гордились. Они считали себя христианами, иногда крестили детей, но их понятие о Боге было каким-то местечковым и странным. Они называли своих детей именами античных богов – Гера, Дионис, Аполлон и продолжали блюсти средневековые языческие обряды в виде принесения «жертв» – резания баранов, телят и т. д. и мазания кровью убиенного животного того, в честь кого эта «жертва» была принесена. Это мог быть, к примеру, трёхлетний ребёнок, недавно выписанный из больницы. Его родители, воздавая честь «богам», в благодарность приглашали своих родственников на пикничок. «Мужчины» прилюдно отрезали голову у мирно пасшегося до этой минуты парнокопытного, вешали его на дерево за задние ноги и сдирали с него голыми руками шкуру. Это делалось с большой сноровкой – между шкурой и парными боками надо было засовывать кулак и продвигать его ниже и ниже, при этом ржать от удовольствия как лошадь и болтать с советчиками. Там же, под деревьями жарили, пекли, варили в гигантских «гаструлах» (кастрюлях) бывшее пять минут назад живым мясо. Вокруг бегали дети, голодные, совершенно ошалевшие от запахов, и среди них один, с большим кровавым крестом на лбу – центр внимания – виновник торжества.
Их традиции, обычаи, веками не менявшиеся и даже молью не тронутые законы то ли язычества, то ли какой другой веры, но почему-то привязанной к христианской церкви – самые нужные и прекрасные! Всё же остальное – уродливо, нехорошо и растлевающе. Папа окончил два разных педагогических института и два разных факультета, надеясь при полном параде вернуться в родное село, чтоб тоже публично кушать по утрам белый хлеб и на приветствие односельчан гордо кивать в ответ с высоты своего величия. Однако жизнь повернулась иначе: как-то раз, когда папа вместе с другими сельчанами спустился в «Балшой Город» менять табак и картошку на поношенные штаны, он встретил городскую «тэвучку» (девушку), которая произвела на него неизгладимое впечатление своей уверенностью, манерой «держаться», интеллектом и образованностью. Она не боялась переходить дорогу, по которой туда-сюда ездили огромные железные машины, знала название всех одинаковых улиц Большого Города, с некоторыми людьми здоровалась и чувствовала себя совершенно свободно. Она тоже, казалось, обрадовалась этому знакомству, потому что у папы были широкие плечи и узкая талия. Тогда папа решил больше в родное село не возвращаться и быть городским. Он женился на маме и за мощность характера, которым сам явно не обладал, стал боготворить её не меньше, чем его «селенские» (односельчане) всю историю Древней Греции и двенадцать богов в придачу. Мама с папой поселились в Большом Городе. Мама, взяв на себя роль «жертвенного агнца», решила сделать вид, что приняла решение положить всю свою жизнь без остатка на «духовный рост» и «облагораживание» мужа с внешностью бога Аполлона, бывшего жителя села, до которого «эдеш, эдеш» (едешь, едешь)…
В их дом в городе, когда Аделаида была маленькой, несколько раз приезжали какие-то родственники из деревни. В непривычной обстановке они хмурились ещё больше, были одеты во всё чёрное и очень громко разговаривали почему-то на турецком. А когда не разговаривали, на их угрюмых лицах блуждало агрессивно-настороженное выражение. Родственники словно находились в постоянном ожидании посягательств на их честь как минимум мамонта, забывшего вымереть вместе с остальными. Чтоб не опозорить память о доблестных героях Древней Эллады, родственники всегда были готовы дать сексуально озабоченному мамонту отпор! Они выставляли грудь вперёд и постоянно вертели головой, оглядываясь по сторонам. При этом в их глазах пластом застывшей лавы лежал вопрос:
– А, што будэт што?
В переводе на советский русский язык это значило:
Нам нет преградНи в море, ни на суше!Племянники папы как-то всё-таки его стеснялись и уважали за неимоверную физическую силу. Хоть они по возрасту и были с папой почти ровесниками, но «бракадэл» в лицо его не называл никто. Это было уже младшее поколение «нашых селенских», к тому же понемногу перебиравшихся в город. «Бракодэлам» не называли, но и никакой радости по случаю принадлежности Аделаиды к их фамилии тоже не испытывали. В свои редкие посещения дяди, неизменно хвалили Сёму:
– Малшик нам очэн панравился! Черушур! (Мальчик нам очень понравился. Чересчур!)
Аделаида стояла в дверях, провожая их взглядом.
«Почему они делают вид, что меня вообще не замечают? – думала она. – Почему со мной никто так и не заговорил? Я же могу столько интересного рассказать! Почему понравился только „малшик“? От того, что я „дэвучка“ – я не человек?! Или они меня не видят, потому что я… ну… как это сказать… не то, чтобы очень толстая и страшная, а… ну, у меня нет шеи? Ну и что? Я же обязательно потом похудею! Меня, как и всех, тоже потом замуж возьмут! Или они думают, что не возьмут потому, что я толстая, а другие будут считать, что не взяли, потому что я тоже „шансонэтка“?! Или разве со мной совсем неинтересно? Но родственники совсем меня не знают!» А если не знаешь – как можно сказать: нравится тебе человек или нет? Почему они всегда говорят не «сын» и не «Семён», а «малшик»? Они и про своих детей так говорят:
– Мена тва малшик эст! (У меня есть два мальчика.)
Не «два сына», а именно «тва малшик».
Как-то странно всё это… странно, непонятно и… очень некрасиво…
А в русском учебнике истории, там, где про революцию и парад на Красной площади, на картинках видно, как идут папа, мама, дочка с косичками и сыночек маленький. И кажется, они не стесняются, что у дочки, которая почти Аделаидина ровесница, коротенькая юбка, и они, кажется, не стесняются, что она вообще девочка и лезет вперёд!
– Пап, бабушка работала, дед курил «папрос», а что вы делали? Дети, я имею в виду.
– Ну, дадя Ёрго жэнился когда ми с Янисом бил малэнки и ушол аделна. Ми работали в колхозе. Касит траву начинали когда солнце пачти вишло и канчали ночу. Мнэ дажэ медал дали «За доблесны труд». Мнэ тринацать лэт било, преставляэш?! Я тринацат лэт работал, а тин э можеш «пяторки» палучит! Тин э забила? Скоро вторник, я апяг в школу приду! Тагда сматри! (Дядя Ёрго женился, когда мы с Янисом были маленькие, и ушёл жить отдельно. Мы работали в колхозе. Косить траву начинали, когда солнце почти вышло, и заканчивали ночью. Мне даже медаль дали «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны». Мне тогда тринадцать лет было, представляешь? Я в тринадцать лет уже работал, а ты не можешь «пятёрки» получать!)