Мнемосина

Дьяченко Наталья

[1] Составить представление о понравившейся Январе шкатулке можно в минералогическом музее им. А.Е. Ферсмана в Москве (или на его же сайте), где среди прочих экспонатов выставлено пресс-папье, украшенное точно такими же ягодами. Но я решила, что пресс-папье не самый романтичный предмет, потому превратила его в шкатулку.

[2] Лигея — одна из сирен в античной мифологии.

[3] Высказывание принадлежит Аристотелю.

[4] Январа пересказывает легенду об андрогинах из диалога Платона «Пир».

VII.

Фанты. Шутки смешные и не очень. Шутки памяти

VII. Фанты. Шутки смешные и не очень. Шутки памяти

Память, ты слабее год от году,

Тот ли это или кто другой

Променял веселую свободу

На священный долгожданный бой.

Знал он муки голода и жажды,

Сон тревожный, бесконечный путь,

Но святой Георгий тронул дважды

Пулею нетронутую грудь.

Николай Гумилев

На правах соседей мы с Янусей и Габриэлем, который успел воротиться из своей отлучки как раз к назначенному часу, отправились в усадьбу Аполлоновых пешком. Пульхерия Андреевна, сетуя на больные ноги, велела заложить экипаж и наказала нам не ждать ее. Януся была особенно хороша в бледно-розовом платье и шали с маками, без которой я уже не представлял себе сестры Звездочадского. Наряд дополняла крохотная шляпка, не прикрывавшая ни лица, ни волос и не спасшая бы от дождя или летнего зноя, — ее единственным назначением было умножать красоту обладательницы. Мы с Ночной Тенью остались верны кавалерийской форме, которую вычистили и отутюжили слуги.

Идти было легко. Душу согревало предвкушение праздника. Этим чувством были пропитаны все дни, проведенные мною в Мнемотеррии. По мере приближения даты, на которую было намечено наше возвращение, я все больше осознавал, что отныне к тоске по родным местам примешается ностальгия по Обливиону, чьи островерхие крыши вторят вершинам гор; по усадьбе Звездочадских с царящей в ней атмосферой домашнего тепла и уюта; по людям, с которыми я познакомился здесь, и больше всего по милой моей Янусе.

Во власти сентиментального порыва я обернулся к сестре Зведочадского:

— Януся, обещайте писать мне на фронт! Ничто так не скрашивает солдатские будни, как весточки из тыла.

Ночная Тень уловил мое настроение:

— Что за хандра на вас напала, мой друг? Разве вы не хотите накрутить хвост врагу? Что до меня, то я жажду возобновления военных действий с большим нетерпением, право же покой не моя стихия. Не поймите неверно, я люблю поэзию и музицирование, но пуще любых гармоний мой слух услаждают скрип седла, крики врагов и грохот орудийных залпов. Риск, опасность — вот то, ради чего стоит жить!

— Я всецело разделяю ваши ожидания, — заверил я Звездочадского и помимо воли вспомнил о своей незавидной участи отставника. — Однако мне настолько пришлась по душе Мнемотеррия, что жаль будет расставаться с ней и с вашей чудесной семьей.

— Выше нос, мой друг, какие наши

годы! Вы живы, да и я покамест не собираюсь в могилу. Бог даст, мы еще не раз вернемся сюда. Вернемся победителями.

За разговорами мы дошли до имения Аполлоновых. Дом выстроен был на возвышенности, нисходящей к реке Селемн. Подъемы перемежались небольшими ровными площадками, на которых были устроены клумбы, усаженные тюльпанами и нарциссами. То тут, то там к склону лепились хозяйственные постройки, стоящие высоко, дабы избежать разрушительной силы реки. По случаю вечернего времени окна усадьбы лучились мягким янтарным светом, то и дело мелькали тени, доносилась музыка и смех. Мы вошли сквозь потайную калитку, миновали сад и принялись взбираться по склону.

Пока мы поднимались, я с любопытством рассматривал дом, которому неведомый архитектор придал сходство с замком, только не настоящим, а сказочным. Так легки были венчавшие крышу башенки, так воздушны изгибы арок и изящны балконы, что гулять по ним без риска порушить могли разве птицы да прочие крылатые создания. Окна крытой веранды своими цветными стеклами походили на витражи. Они были огромны, а узорчатые проемы меж ними, напротив, узки. Какой же красивый вид, должно быть, открывался оттуда!

Двери были распахнуты настежь, пропуская гостей, и выплескивая наружу свет и голоса. Нас встречал наряженный швейцар в пудреном парике, чья ливрея походила на безрукавки стражей, а на поясе в ножнах висел длинный кинжал.

— Он ведь бутафорский? — прошептал я Звездочадскому.

— Вы о чем?

— Кинжал этого слуги. Своими размерами он не уступит иному мечу.

— Будь покойны, кинжал настоящий! На моей родине крайне серьезно относятся к оружию, никто не возьмется ковать его потехи ради.

Мы миновали этого весьма колоритного привратника и проникли в царство электрического света и сверкания хрусталя. Первозданной белизной сияли украшенные лепниной потолки, едва заметно колыхались тяжелые портьеры, огромные зеркала отражали роскошь и блеск.

Я с радостью отыскивал знакомые лица. Вот вдохновители вечера Арик и Гар, фонтанирующие безудержным весельем, разные, но схожие, дополняющие один другого в каждом порыве. Вот Лизандр — расфранченный, на высоких каблуках, порядком подшофе, с непременным шампанским в руке, вот подле него тенью стоит сестра: руки с ниспадающими рукавами опущены вдоль тела, высокий ворот застегнут наглухо, волосы без изысков стянуты в тугой узел. Уже приехал шут и пересмешник Горностаев, издалека, невидимый, изрекал непреложные истины флегматик Разумовский.

Из новых лиц были девушка лет семнадцати, плотная сложением, с крупными чертами лица, но при этом вполне миловидная, и молодой человек с аккуратной рыжей бородкой и нежной, как лепестки цветка, кожей. Девушку звали Марика, молодого человека — Антон, они были помолвлены. Марика доводилась дальней родственницей и ближайшей наперсницей Сибель.

Пока нас представляли друг другу, Гар молотил по спине Ночную Тень в бурном приветствии:

— Никак тебя не застать! Где ты прячешься, какими тропами бродишь, что за песни поешь вдали от нас? Или нашел себе новую пассию?