Мнемосина
Шрифт:
Только тогда я заметил, что женщина была не одна. Подле нее тенью стояла девочка лет десяти, худенькая и угловатая. С наступлением тишины девочка-тень обрела самость, стронулась с места и пошла по кругу мимо зрителей, держа на вытянутых руках бесформенную фетровую шляпу. Люди, опомнившись от наваждения, опускали глаза, когда она проходила мимо. Некоторые доставали монеты и кидали их в шляпу.
— Оглушительнее разрыва снаряда, пронзительней пули навылет — отражением моих мыслей пробормотал старик, никогда не бывавший на войне.
Он достал из кармана несколько чаяний, которые опустил в шляпу торжественно, будто совершая священнодейство, следом извлек
— Кто это женщина? — спросил я у него. — Актриса?
Я и сам понимал, что мое предположение не выдерживает никакой критики — зачем бы служительнице муз растрачивать талант на потеху толпе в тесноте и неприглядности бедных кварталов, однако лучшего объяснения изобрести не смог.
— Это вдова Лигея[2], она живет вдвоем с дочерью. Ее муж помер от грудной болезни, не оставив бедняжкам средств к существованию. Вот и зарабатывает, как умеет. Хотя, не понятно, чем оно лучше торговать-то — не то телом, не то талантом. Но вы бы лучше Лигею слушали, мне по молодости надобно было внимать, теперь пустое. Вот, она передохнула, сейчас опять читать примется.
Я поспешно умолк. Болтать, когда голос Лигеи меняет мир, казалось таким же кощунством, как посягнуть на акт сотворения бытия. Импровизированное представление заняло не более получаса, аккурат до наступления сумерек, но под воздействием голоса Лигеи мои мысли бежали вчетверо обычного. Я успел передумать и прочувствовать многое, восприятие сделалось острее, потому мне показалось, что в несколько стихов уложился целый день от заката и до рассвета. Обратно я шел окрыленный, не замечая сгустившейся темноты — для нее в моем сознании просто не осталось места, настолько оно было озарено стихами Лигеи. Вновь и вновь я переживал охватившие меня ощущения, рассматривал их отображение в зеркале своей памяти, затем вспоминал о воспоминании этих ощущений и о воспоминании их воспоминаний. Увлеченный мыслями, обратный путь я доверил инстинкту, и следует отдать ему должное, он управился куда вернее, чем удалось бы рассудку.
От входа в усадьбу как раз отъезжал экипаж, запряженный четверкой лошадей.
— Приехал кто? — полюбопытствовал я у старенького лакея, отворившего мне дверь.
— Дык молодая барышня Ангелика пожаловали тетушку проведать. Чаевничают в гостиной. Проводить вас?
— Спасибо, чуть позже.
Я поднялся в свою комнату, где наскоро привел себя в порядок и оставил шкатулку, дабы избежать расспросов, а затем направился к домочадцам. В гостиной царила атмосфера тепла и покоя. Пахло духами и пудрой, чуть-чуть — сбором трав, немного — сдобой. Тихо дзынькали напольные часы, отмеряя минуты. За столиком из северной березы неспешно раскладывала пасьянс Пульхерия Андреевна. Перед ней на лаковой столешнице лежали карты по три: две рубашками вверх, одна — открытая. Хозяйка снимала открытую карту и, если та подходила, укладывала в стопку поверх тузов, что дожидались в стороне. Красивое лицо Пульхерии Андреевны не выражало никаких эмоций, — из нее получился бы отличный шулер.
По правую руку от матушки Звездочадского расположилась Ангелика, с идеально прямой спиной, безупречно элегантная в своем вечернем платье из фиолетового броката с ярким цветочным орнаментом. Тетушка и племянница были похожи, но родством не внешним, а внутренним, проистекавшим от одинакового восприятия мира, схожих привычек и пристрастий. Они одинаково двигались —
— Тетушка, вот вам десятка червей на удачу в сердечных делах.
Ангелика подвинула карту, и от этого движения ее кружевной, отороченный розовым шелком манжет метнулся по столу, точно крыло райской птицы, оголяя белоснежное запястье. Блеснул украшенный подвесками браслет.
— Душечка, поздновато мне черви вытаскивать. От сердечных дел мне одна аритмия осталась, — покачала головой хозяйка, тем не менее карту приняла, покрутила и, уверившись в полной ее непригодности, отложила на прежнее место. — Мне теперь куда интереснее трефы, да покрупнее.
Возле стены на обитом сафьяном диване, точно античное изваяние, полулежал Ночная Тень: профиль четок и чист, высокий лоб перечеркнут темной прядью волос, рука с тонкими длинными пальцами покоится на подлокотнике в виде фигурки богини Ники. Взгляд его неотрывно следил за кузиной. Перед Звездочадским стояла одинокая свеча, колеблющийся свет которой порождал на стене отображение его профиля. Точно такой же профиль, но уже на альбомном листе, старательно заштриховывала Януся.
— С прогулки, Михаил? — приветливо улыбнулась Пульхерия Андреевна.
— Немного размял ноги, — сказал я, подсаживаясь к домочадцам с тем расчетом, чтобы оказаться как можно ближе к Янусе.
Платье ее было много проще сестриного, черты и краски милого лица не столь броски, но точно озарены внутренним сиянием наподобие того, как в рассветные часы озаряются восходом Авроры небеса. Подле Януси мое сердце сжималось от бесконечной щемящей нежности.
— Вы просто умница! Вечерний моцион способствует аппетиту. А я как знала, напекла печенья.
Прожив какое-то время гостем в семье Звездочадских, я успел запомнить их привычки. Пульхерия Андреевна была мастерицей по части сластей и сдобы, отсюда и происходил запах ванили от ее рук, запомнившейся мне при нашей первой встрече. По знаку хозяйки лакей налил травяного чая и пододвинул ко мне серебряный поднос, где грудой лежали крохотные ромбы, овалы и полумесяцы из рассыпчатого теста. В розетках поблескивали лужицы варенья из лепестков розы.
За спиной матушки Звездочадский заговорщицки прошептал:
— Не беспокойтесь, Михаил, ближе к ночи мы непременно совершим атаку на кухню. Враг в лице запеченного осетра, пары-тройки расстегаев и батареи домашних наливок будет повержен.
— Племянница привезла замечательную весть. Князь Магнатский приехал, — ради этой новости Пульхерия Андреевная подняла лицо от пасьянса и взглянула на меня, чтобы понять, как она будет мною воспринята.
— Князь Магнатский? — полюбопытствовал я, не желая разочаровывать хозяйку.
— Разве Януся не рассказывала вам? И до сих пор не показала его дворец?
Ни на минуту не прекращая штриховать портрет брата, Януся сказала:
— Какой интерес смотреть на запертый дом? Там все заросло от самой ограды. Князь приезжает не в первый раз, и мы отлично знаем, как оно обычно случается: погостит с недельку, да и укатит обратно за стену. А разговоров — на полгода вперед.
— Не наша забота судить о делах князя. Укатит, значит, так должно, — строго сказала дочери Пульхерия Андреевна. — А что до разговоров, так не мешало бы тебе начать к ним прислушиваться, люди зазря болтать не станут.