Мнемосина
Шрифт:
— Вот уж нет! Людям безразлично, о чем судачить, — заспорила было Январа, но кузина перебила ее.
— На сей раз обернется иначе. Князь уверяет, что путешествиям конец. Он хочет остепениться и будто бы даже подыскивает себе невесту среди местных прелестниц.
— Ангелика, да откуда только ты все знаешь?
— Вовсе не все, а только самое интересное. Но что до бала и до намерений Магнатского, знаю наверное: о том маменькиной горничной поведала ее сноха, брат которой у князя в форейторах. Во дворце полным ходом идет подготовка к балу. Ах, что это будет за бал! Одних только цветов заказано на две тысячи идеалов серебром! А музыканты, а кушанья, вина! Наверное князь позовет Лизандра, а коли его, тогда и его мышку-сестру. Бедняжка так некрасива!
— Кузина, будьте снисходительны к тем, кого Бог наградил не столь щедро, как вас, — мягко попеняла Январа.
Габриэль поддержал сестру:
— Не сомневаюсь, что для вас приглашение заготовлено загодя. Какой же бал без первой красавицы.
— Вы преувеличиваете, кузен. Однако на всякий случай я приобрела себе пару туфелек с бантами и серебряными пуговками и заказала у Жоры и Жоржа новое платье.
— Я всего лишь отдаю должное вашему очарованию. Глядя на вас, я начинаю понимать, почему наши отцы и деды прятали жен за высокими заборами.
— Вы осмелились бы держать меня за забором? Помилуйте, это же каменный век какой-то!
— О, ради вас я воздвиг бы забор до престола Господня.
— Вы настоящий домостроевец! — восхищенно молвила Ангелика. — Мне всегда нравились решительные мужчины.
Не будь я влюблен, я не разглядел бы за этой шутливой перепалкой интереса иного рода, однако собственные чувства придали мне зоркости к чувствам других. Я видел, что Ночная тень не на шутку увлечен красавицей-кузиной. Он вел себя как перед атакой: немного шальной, немного хмельной, стремительный, безрассудный и полностью сосредоточенный на объекте своего интереса. О чувствах Ангелики столь хорошо я судить не мог, но не сомневался, что она восхищается Габриэлем — Ночная Тень редко кого оставлял равнодушным.
— Вот, Габриэль, взгляни. Я закончила твой портрет.
Январа протянула брату лист, над которым корпела. На нем был изображен четкий профиль с высоким лбом, ровным носом и чуть выдвинутым вперед подбородком, даже прядь волос надо лбом была на своем месте.
— Пожалуйста, кузина, душечка, сделай и мне портрет тоже. Как я должна сесть, чтобы получилось хорошо?
Не дожидаясь ответа, Ангелика перепорхнула от стола на диван, где и умостилась, плотно прижавшись к Габриэлю. Януся нарисовала и ее. После чая мы собрались на прогулку по парку. Пульхерия Андреевна нашу затею не поддержала, сказав, что ее разморило и ей хочется побыть наедине со своими мыслями. Мы разбились на пары: я шел с Янусей, а Звездочадский предложил руку Ангелике.
Несмотря на позднее время, вечер был полон пробудившейся жизни. Вокруг пересвистывались, пели и стрекотали птицы — им наступила пора вить гнезда. Крылатые тени летали через небо по двое и щебетали без умолку. Мы бродили по туевой аллее, озаренной ровными рядами электрических фонарей, а затем сошли с нее на дорожки, уводящие прочь, во тьму. В обрамленной кружевом ветвей черноте сочно блестели звезды. Я отыскал руку Январы и переплел ее пальцы со своими в прочный замок. Смелый от темноты, спросил:
— Мне далеко до Лизандра, но все же позвольте, я прочту вам стихи?
— Вдобавок к воинской доблести вы еще и поэт? Отчего вы таились столь долго?
— К сожалению, я лишен дара сочинительства. Эти стихи вышли не из-под моего пера, однако услыхав их, я подумал о вас, благодаря чему они засели в моей памяти крепко, точно пуля — в кости.
Не дожидаясь разрешения — и боясь, что она заставит меня молчать, я принялся декламировать:
В топке дня догорело, прогоркло,
Ухнуло, выпустив стаю минут…
Впервые в жизни я читал девушке стихи. Мне было неловко, лицо мое горело от смущения, чего, к счастью, не было видно под покровом темноты. Ни на одной, даже самой безумной из наших армейских вылазок, я не волновался так, как теперь, пересказывая на память строки о любви. Разумеется, в моем исполнении это были всего-навсего
— Какие прекрасные стихи! Я скажу вам сейчас одну вещь… — она запнулась, в наступившей за тем тишине было слышно, как хрустит гравий под ее туфельками, и особенно громко звенят в ночи птичьи трели. — Я безмерно рада, что мы повстречались. Я нашла в вас родственную душу: тонко чувствующую, понимающую, предвидящую. С вами можно объясняться без слов или вовсе молчать, не боясь остаться непонятой. Древние верили, будто друг — это одна душа, живущая в двух телах[3]. Теперь ночь, время сказок и тайн, я поведаю вам одну легенду. В давние времена существовали люди Луны, что звались андрогинами. Эти люди соединяли в себе черты мужчины-солнца и женщины-земли. У них было по две пары рук и ног, по два лица, чтобы глядеть в противоположные стороны; слушали они двумя парами ушей и смотрели на мир в четыре глаза. Благодаря таким особенностям, андрогины были сильны и захотели занять место богов. Прознав о том, боги принялись советоваться, как избавится от столь опасного противника, и придумали разрубить каждого андрогина надвое. Так из одного человека Луны получилось по два обычных. Но на этом боги не успокоились. Они перемешали половинки, и с тех пор разделенные части, помня, что некогда были едины, ищут друг друга. Если же им удается встретиться, они не разлучаются уже никогда[4]. Но отыскать свою половинку большая удача. Многие потратили жизнь на бесплодные поиски. Мне посчастливилось куда больше: я встретила вас!
Беседуя, мы удалились от Звездочадского и Ангелики или это они удалились от нас, желая уединенья. Мы оказались вдвоем среди высоких деревьев, среди прозрачного воздуха и птичьих перезвонов. Сердце мое переполняла любовь. Воодушевленный словами Януси, я подхватил ее на руки и закружил, выкрикивая небу слова благодарности за этот вечер и за эту удивительную девушку. Надо мной крутилась звездная карусель, и казалось, будто сам Господь улыбается с высоты.
Утром следующего дня я отдал Янусе шкатулку, не желая оставлять подарок на спешку прощания. Девушка только вернулась из оранжереи и теперь расставляла в вазы принесенные цветы. С влажных листьев срывались искристые капли, в воздухе витал горьковатый аромат свежесрезанных стеблей, и сладкий — от соцветий. Я замер в дверном проеме, наблюдая, как по-лебединому плавно движется Януся, как она прикладывает цветок к цветку, руководствуясь ведомыми лишь ей ощущениями гармонии, как склоняет она на бок изящную головку, увенчанную короной кудряшек, как поправляет букет, что-то шепчет, целует цветочные лепестки, и от движения шаль струится с ее плеч, открывая тонкие косточки ключиц. Это было самое настоящее таинство, за которым я следил, затаив дыханье и боясь вмешиваться.
Но вот Януся выпрямилась, поправила шаль и заменила меня:
— Не стойте в дверях, Микаэль! Идите сюда. Как вам нравится букет?
— Он достоин служить украшением императорского стола! — заверил я с горячностью. — Я искал вас.
— Уже с утра?
Януся удивленно приподняла брови и улыбнулась, обнажая ровные белые зубы. Я не мог ею налюбоваться.
— Похоже, я искал вас с рождения, — наконец прошептал я, завороженный ее чарующей прелестью, дурманом первой весны, не веря до конца в то, что посмел объясниться в своих чувствах этой великолепной, полной жизни девушке, и что мое объяснение было принято ею благосклонно.
— Зачем же?
— Что?
В нежном утреннем свете, струящемся от окон, плясали пылинки, создавая вокруг Януси сверкающий ореол, отчего она казалась иконописным идеалом высшей чистоты.
— Зачем вы меня искали?
— Ах, да. Я взял на себя смелость приобрести сувенир, чтобы он напоминал вам обо мне, когда мне настанет время воротиться в армию.
Я протянул Янусе шкатулку, упакованную гномом-продавцом в шуршащую оберточную бумагу. Тонкими пальчиками девушка принялась распускать ленту, которой та была перевязана.