Мнемосина
Шрифт:
Звездочадский пожал плечами, аккуратно высвобождаясь из медвежьих объятий:
— Чего же ты ждал? Меня больше года не было дома, столько дел нужно обустроить. За время военной кампании я скопил некоторый капитал, теперь рассчитываюсь с долгами и попутно влезаю в новые.
— Твой друг примерно то и сказал. Хорошо хоть ты выкроил время прийти на наш вечер, не то опять канешь за стену, и поминай, как звали.
— Скажи лучше, Ангелика уже приехала? — осведомился Габриэль с нарочитой небрежностью, которая никого не обманула.
Гар махнул рукой:
— Когда она являлась вовремя? Наша красавица, точно осеннее солнышко, день ото дня все
Прислушивавшийся к разговору Горностаев покачал головой, как доктор при виде неоспоримых признаков смертельной болезни:
— Ба, Габриэль, ужели и вы попали под действие ее чар? Белые плечи, нечаянные касания, взгляд из-под ресниц, проникновенный голос — все это гипнотизирует. Минута — и вы не сводите с нее глаз, другая — и вы прочно увязли в ее тенетах. Как я собираю курьезы, так Ангелица коллекционирует поклонников. Будьте покойны, она появится непременно, без внимания она чахнет, и шаромыжника[1] своего приведет, какая же прекрасная дама без пажа!
Звездочадский, сощурясь, холодно глянул на Дмитрия Константиновича:
— Вы до сих пор злитесь, что она разорвала вашу помолвку.
— Увольте, я этому рад. Наши семьи сговорились о браке, когда мы оба были несмышленышами. Брак в колыбели, вот забава! Мы абсолютно не подходим друг другу, так что в амурных делах я вам не противник. Но даже за вычетом моей персоны вам предстоит сразиться с целой армией воздыхателей.
— Полагаете, я страшусь армий? — с вызовом спросил Габриэль.
Январа, все это время стоявшая рядом со мной и тоже вынужденная выслушивать остроты Горностаева, взяла меня под руку:
— Дмитрий, позвольте мы вас оставим? Представлю Микаэля хозяевам.
— Спасибо, — прошептал я сестре Звездочадского, едва мы отдалились на приличное расстояние. Остроты этого желчного субъекта не вызывали у меня приязни.
Аркадия Граньевича, отца Лизандра и Сибель, мы застигли сладко дремлющим в кресле в своем кабинете. Ноги его укутывал шерстяной плед, очки в толстой роговой оправе грозили сорваться с кончика носа. Когда мы вошли, из рук хозяина имения выскользнул томик поэтических сочинений, стукнулся об пол, отчего Аркадий Граньевич встрепенулся:
— А я как раз устроился почитать в ожидании гостей и вот те на — прикорнул.
Аполлонов-старший выглядел состаренной копией сына: пухлый, с маленькими, не знавшими труда ладонями, с тонкими серебряными волосами и аккуратной седой бородкой. Его богатый, но старомодный фрак коньячного оттенка украшала бутоньерка из подвядших фиалок.
Я наклонился и подал хозяину упавшую книгу.
— Благодарю вас! Замечательные сочинения, они нравились мне в юности, нравятся и теперь. Правда, пока я был молод меня больше прельщала красота эпитетов и аллюзий, ныне же опыт прожитых лет позволяет оценить их смысл.
Хозяйка дома была тут же. Пока Аркадий Граньевич дремал, она сидела за вышивкой, но едва супруг пробудился, Марья Теодоровна отложила пяльцы и стала подле него. Госпожа Аполлонова была моложе мужа на целую жизнь. С тонким станом, с девичьи-звонким голосом и пышными волосами она казалась подружкою собственным детям. Лицо ее не позволяли назвать красивым длинный нос и худоба, зато щеки, хотя и впалые, цвели здоровым румянцем человека, много времени проводящего на воздухе.
— Мы много слышали о вас от сына, — разулыбалась мне Марья Теодоровна.
— Да-да, мой цветочек, от сына — кивнул Аркадий Граньевич и, сочтя знакомство состоявшимся, вновь погрузился в чтение, не замечая, что держит
— С`est un brave soldat[2], вы служите в одном полку с Габриэлем и являете собой образец беспримерного мужества. Но помимо слухов мне не терпелось увидеть гостя из-за стены своими глазами. Вы в наших краях диковинка. Сын говорил, вы ведете дневник? Окажите любезность, напишите стихи в мой альбом! — И Марья Теодоровна подала мне тетрадь, где на розовых надушенных листочках были выведены рифмованные строчки. — Взгляните: вот детское творенье Лизандра, он только-только выучился писать и посвятил мне свои первые поэтические опыты. Помню, я была растрогана до слез, видите, здесь даже бумага покоробилась. А эти строки он написал, будучи постарше. И это тоже он, поэзия изливалась из него, словно вода из источника Гиппокрены[3]. Грешно было оставлять такой дар без вниманья! Я сделала все, чтобы найти сыну лучших педагогов. И вот вам результат — Лизандр стал великим поэтом. Его арии звучат со сцены Обливионского театра, его куплеты поют мальчишки на улицах, его цитируют, его превозносят, на него хотят походить. Как раз это четверостишие в подражанье моему сыну сочинил Гар, а здесь отметился ваш друг Габриэль Звездочадский.
— О чем же следует написать мне? — спросил я, ожидая подсказки.
Мне сложно было представить свою заурядную персону диковинкой, а со стихами и вовсе мог получиться конфуз. Поднаторев в описании повседневных событий, то по части воображения я был начисто обделен Создателем.
— Да как пожелаете, — последовал ответ. — Альбом в вашем распоряжении.
Видя мое замешательство, мой ангел-хранитель Януся пришла на выручку:
— Мне чудится голос маменьки. Мы шли вдоль реки, а она в экипаже вынуждена была следовать по дороге, в объезд. Верно, теперь она добралась. Маменька хотела просить вашего совета относительно своего нового сценария, она очень ценит ваше мнение.
— Так я ее встречу!
Подхватив юбки, Марья Теодоровна устремилась вон из кабинета. Едва дверь за ней затворилась, Януся забрала у меня альбом и, оглянувшись на Аркадия Граньевича, уже смежившего веки, споро принялась заполнять страницы размашистыми буквами.
«Тонка станом — лепесток!
–
И румяна, как цветок.
Сердце биться перестало
Рядом с Вами. Вы — мой Бог!»
Закончив, девушка задорно мне подмигнула:
— Возвышенная пошлость. Но большего от вас никто не ждет. Марье Теодоровне должно понравиться.
Януся уверенно подписала свой экспромт: «На долгую память отъ гостя из-за стены Микаэля Светлова», затем положила альбом на маленький столик в форме боба и под раскатистый храп хозяина поманила меня к выходу.
Библиотеку Аполлоновых, где затевались фанты, я нашел просторной и строгой. Вдоль отделанных деревянными панелями стен высились довольно простные шкафы, выкрашенные синевато-серой краской с белыми полосами. На полках, переплетенные в кожу с золотым тиснением, стояли сочинения поэтов и философов. Нижняя часть шкафов была закрыта и отделялась от книжных полок диагонально скошенными витринами, за стеклами которых размещалась коллекция минералов, вполне обычная для жителя горной страны. В простенках между окон висели картины со сценами из древнегреческих мифов: похищение огня Прометеем, поединок Персея с Трифоном, троянские воины, выскакивающие из чрева деревянного дракона. По углам библиотеки стояли мраморные атлеты.