Мое кудрявое нечто
Шрифт:
– Пухляш, я не хочу снова причинять тебе боль. Ненавижу себя за то, что сделал. Я не могу больше так рисковать…
Он серьезно это говорит? Похоже, что да. На его лице впервые за наше знакомство нет ни намека на улыбку.
– Не можешь больше так рисковать? – шепчу я, а потом даю волю гормонам и ору. – Не можешь рисковать?!
Вскакиваю с кровати, придерживая пузо и ищу взглядом что-нибудь потяжелее, чем можно запустить в кудрявую голову. Но на счастье ничего не попадается, потому как сейчас я уж точно бы в него попала.
– То есть у нас вообще секса теперь никогда не
– А что в этом такого? Половина семей в мире так живут! И вообще, секс сильно переоценивают…
– Ты издеваешься надо мной, что ли? Сам, значит, набегался, нагулялся, а я о сексе ничего хорошего узнать не должна? Ты дождешься, я разведусь с тобой и уйду в такой загул, какой тебе не снился!
Подпрыгиваю на месте от громкого стука в дверь.
– Молодежь, – подпрыгиваю снова от командного голоса за дверью, – что у вас там случилось? Военные действия?
Хватаю халат, удобно висящий на крючке двери, злобно тычу пальцем в сторону развалившегося на кровати Миши и взбешенно цежу сквозь зубы:
– Тебе капец.
Распахиваю дверь, впускаю генерала и только после этого завязываю халат.
– Видите это? – теперь снова ору, указывая на живот, я не могу держать себя в руках, гормоны просто выпрыгивают из меня. – Это ваш единственный внук! Больше их не будет! Да-да, – трясу головой с такой силой, что в глазах мутнеет. – Только! Один! Внук! – вожу перед носом Алексея Витальевича одним пальцем, словно он не в курсе, что значит это число. – Нет секса, нет детей, не так ли?
Впервые вижу, как из орбит моего благодетеля, а теперь и свекра, потихоньку вываливаются глаза. Это он так смущается, или я его пугаю?
– А секса тут больше не будет! Ваш сынок отказывается работать своим членом. Сам то он с ним уже наигрался, а…
О Боже! Да что я говорю такое? И, главное, кому говорю? Подпрыгиваю третий раз от раскатистого хохота с кровати, который от моего гневного взгляда пропадет в подушке, которой Коршун благородно соизволил прикрыть лицо.
Хочу извиниться перед товарищем генералом, но после своей неприличной тирады не могу посмотреть ему в глаза. Вылетаю из комнаты, чуть не снеся еле успевшего отскочить мужчину. По дороге врезаюсь в тетю Наташу, мирно шествующую по направлению к залу, вылетаю из дома, глубоко вдыхаю теплый летний воздух и прячусь от людей в самом дальнем углу огромного двора, где начала устраивать цветник, окружив его молодыми кустиками смородины. Жаль, они не успели вырасти и скрыть меня от всех, дав возможность поплакать в одиночестве.
Да, Миша причинил мне боль. И не просто боль. Это было мерзко, противно… его руки, притягивающие меня за ноги… его ухмылка, называющая меня лгуньей… его глаза, рассматривающие меня, словно я не живая, и не могу чувствовать… И его резкие движения, рвущие меня изнутри. Все, что он сделал страшно и отвратительно…
Но ведь я решила все забыть и начать сначала. Ради ребенка. Ради самой себя, потому как не могу и дня провести, не думая о Коршуне. Да ради него самого, в конце концов!
Мой организм восстановился! Он жаждет выплеска гормонов и удовлетворения.
Так почему Миша не может взять себя в руки и сделать то, о чем болтал все время нашего
Слышу звук отъезжающей от дома машины. Мне не видно, кто это. Из дома никто не выходил, значит, прошли по коридору, ведущему в гараж. По звуку машина не похожа на Патриот моего мужа. Полагаю, уехал Алексей Витальевич, и тетя Наташа должна быть с ним. Жаль, мне стыдно, я должна извиниться. Но я просто не в состоянии усмирить бушующие внутри злобу, негодование и разочарование.
Зарываю пальцы ног в землю, наслаждаясь тем, как она охлаждает нагревшееся от солнца тело. Шевелю пальчиками, наблюдая, как иссохшая рыхлая почва просачивается между ними, словно маленькие водопадики. Мне хочется пить и шляпу. А вот в дом заходить не хочется. Не желаю видеть Коршуна. Увижу – снова разорусь, как какая-то хабалка.
Ну и плевать. Буду жить, как живу. Не хочет спать со мной – пожалуйста! Прожила без этих утех восемнадцать лет, скоро, кстати, девятнадцать будет, и дальше проживу! Куплю себе фалоэмитатор. Позову с собой в магазин Хомякову, у нее такой прибор имеется. Вернусь в свою спальню. А Миша… пусть живет, как ему вздумается…
Склоняю голову на руки, оперевшись ими о колени. Подставляю спину пекущему солнцу, пусть греется.
И вообще, заберу малыша, когда он родится, и уеду жить к бабе Кате. Она обязательно меня пустит. Разведусь с кудрявой головой и найду себе нового мужа. Ну, или не найду. Ничего, одна проживу. На первых парах будет сложно, но…
Отвлекаюсь на лай собак и поднимаю голову. Это Миша всполошил питомцев. Выходит из дома и направляется ко мне. Между нами метров двадцать, но мне видна кривоватая улыбка на его лице. Негодяй! Еще и улыбается. Ну вот сейчас то что смешного? Возмущенно отворачиваюсь от него, упираясь взглядом в небольшой розовый куст, еще не успевший разрастись.
– Мне можно подойти?
Хмыкаю от просящего выражения его потерянного лица. Он опять на малыша похож, который после ссоры с родителями пытается к ним подмазаться.
– Нельзя! – почему я гаркаю? И почему глаза Миши вдруг расширяются, когда он, не смотря на отказ, все же приближается? – Вообще ко мне больше не подходи. Я хотела начать все заново, раз сразу не получилось. Думала, мы должны забыть ту ночь, раз у нас будет ребенок! Но с тобой невозможно серьезно разговаривать, Миша, ты сам как ребенок!
Громоздкое тело приземляется рядом. Близко. Вытягивает длинные ноги и привлекает меня к себе. Приятно. Тепло, близко, возбуждающе… невозможно… невообразимо… мое, то, без чего сложно представить следующий день.
– Пухляш, – длинные пальцы смыкаются на моих плечах, массажируя затекшую плоть, – я не ребенок, – большие губы прижимаются к шее, оставляя влажную полосу, – и я могу быть серьезным, – мягкие подушечки его пятерни массируют кожу головы, и я наклоняюсь ближе к нему. – Я молился о прощении, когда летел в Москву. Я благодарю Бога, что послал мне тебя, – непривычно тихий голос у самого уха, разносит теплую волну по всему телу. Мне больше не хочется кричать. Я уже не злюсь. Я хочу слушать и чувствовать. – Не знаю, как бы жил, не приедь ты в часть. Наверное, конючил бы у дома, умолял… родная моя, драгоценная.