Мое обретение полюса
Шрифт:
Этукишук: «Лети и осуши слезы на глазах Аннадоа, скажи ей, что я жив и здоров и скоро приду к ней. Скажи Паникпа (его отцу), что я в Амингма пуна (стране мускусных быков). Принеси нам немного пороха, чтобы мы могли опалить медвежьи носы». «Ка-а, ка-а», — ответили два ворона одновременно. Авела стал упрашивать птиц отогнать медведей и приставить духа воронов охранять наши запасы. Все это высказывалось пронзительными голосами. Затем, понизив голос, Авела произнес: «Утри слезы на щеках матери и скажи ей, что мы — в стране тонду (ворвани)».
«Ка-а», — ответил ворон.
«Пойди к Серва и скажи ей, чтобы она не выходила замуж за этого лентяя Татама. Скажи ей, что сердце Авела все еще бьется
«Ка-а, ка-а, ка-а», — сказал ворон и поднялся в воздух словно для того, чтобы выполнить это поручение.
Остаток дня мы видели только трех воронов. Двое других наверняка отправились к берегам Гренландии. Эти же трое после пиршества поднялись в свою пещеру и там, как мы думали, провели остаток ночи в крепком сне. Мы так и не видели их больше, пока не начало светать в следующем году.
Двое суток спустя у нас состоялось другое знакомство. Это были самые интересные образчики живой природы, которые когда-либо встречались нам, и наши ослабевающие попытки установить дружеские контакты с животными, наши огрубевшие души были вознаграждены радостями общения с четвероногими.
В течение нескольких дней подряд, часов в одиннадцать, мы слышали какой-то шорох. Это было время, избранное медведями для их ежедневных прогулок по протоптанной нами тропе. Мы просыпались и выжидали с ножами и копьями в руках, и вовсе не потому, что нам действительно угрожала опасность, а просто потому, что в боевой позиции мы чувствовали себя увереннее. Через бойницу мы наблюдали, как звери маршировали взад и вперед по нашей тропе. Медведи наслаждались запахом, который источали наши следы. Когда они уходили, наступал наш черед — мы могли отважиться вылезти наружу. Однако теперь шорох слышался внутри нашей берлоги. Стало очевидным, что какое-то существо находится совсем рядом с нами.
Мы были настолько одиноки, что с радостью пожали бы лапу самому медведю, если бы его воровство жира не угрожало нашему существованию. Дело в том, что ночью мы не могли пополнить наши запасы, а без жира, огня и воды мы оказались бы в безнадежном положении. Нет, явно человек и медведь не уживались на мысе Спарбо. Без патронов мы были почти беспомощны.
Однако возня в стенах нашего жилища продолжалась и после того, как шаги медведя постепенно замерли. Слышалось какое-то царапанье, поскребывание. У нас появился сосед и друг. Кто же это? Мы терялись в догадках. Однажды, как раз в то самое время суток, которое мы называли полночью, когда все затихло, появился небольшой голубой лемминг и начал поедать кору с небольшой веточки ивы, которой, мы снимали нагар с фитиля лампы.
Я был на вахте, не спал и подтолкнул Этукишука, не поворачивая головы. Тот открыл глаза и с удивлением уставился на деловитого грызуна, затем тряхнул Авела. Тот с шумом повернулся — и маленький зверек шмыгнул в щель.
На следующий день, рискуя попасть в невыгодное положение во время рандеву с медведем, мы отважились накопать побольше ивовых корешков для нашего нового жильца. Мы разложили их так, чтобы соблазнить зверька. Вскоре лемминг появился, но не позволял себе никаких фамильярностей. Мы полюбили это создание еще больше за его пугливость. Прыгая от разложенных на столе корешков до места укрытия, туда и обратно, зверек умудрился перетащить к своей норке все, что только смог. Затем скрылся так же неожиданно, как и появился.
Через несколько дней он вернулся, но уже в сопровождении приятеля. Это были прелестные крошечные создания, чуть крупнее обыкновенной мыши. У них был мягкий пушистый мех синевато-перламутрового оттенка и розовые глазки, но не было хвостов. Крошечные изящные лапки зверьков были покрыты до самых коготков
Доверчивость леммингов льстила нам, и мы обращались с ними как с гостящими у нас членами королевской семьи. Мы ни перед чем не останавливались, чтобы обеспечить зверьков деликатесами. Мы отваживались выходить в темноту ночи и в шторм на целые часы, чтобы накопать вкусных корешков и мха. Каждый день мы словно посещали театр. Стараясь продлить представление, которое давали нам грызуны, мы снова и снова подкармливали зверьков, до тех пор пока они не растолстели и стали слишком ленивыми, чтобы выползать из своих маленьких кроватей.
Они стали нашими добрыми товарищами по лагерной жизни. Всегда знали свое место, никогда не пытались вытеснить нас из наших меховых постелей и никогда не совали нос в наши съестные припасы. С достоинством аристократов они проходили мимо наших тарелок с плотоядной пищей, даже не пытаясь отведать ее, прямиком к своим деликатесам. Примерно за десять суток до наступления середины зимы они впали в спячку и не просыпались почти целый месяц. Мы снова остались одни. Даже медведи покинули нас.
Потекли безрадостные дни. Лишь ничтожные случаи отмеряли течение времени. Холод усилился. Штормы стали еще продолжительнее и свирепее. Мы были словно посажены в курятник, откуда наблюдали за происходящим снаружи через бойницы, затянутые шелком нашей старой палатки. Мы столкнулись лицом к лицу с духовным голодом. Без развлечений, удовольствий, интересной работы и без книг, исчерпав темы для разговоров, мы несли наши шестичасовые вахты, которые, казалось, тянулись неделями.
У нас не было ни сахара, ни кофе, ни крупинки цивилизованной пищи. Мы располагали вполне добротным, полноценным питанием — мясом и жиром. Однако наши желудки устали от этой плотоядной пищи. Темная пещера с ее стенами, увешанными мехами и костями животных, и полом, вымощенным льдинами, не давала повода для радостных ощущений. Безумия, презренного сумасшествия можно было избежать, только заполнив время физическим трудом и долгим сном.
В этом подземном убежище, как мне кажется, мы вели жизнь людей каменного века. Внутри было холодно, сыро и темно, хотя постоянно теплились жалкие огоньки наших светильников. В верхней части жилища температура была сносной, однако на полу — ниже нуля. Наша постель представляла собой сложенную из камней платформу, достаточно широкую, чтобы на ней могли разместиться трое мужчин. Край постели служил местом для сидения, когда мы бодрствовали. Перед постелью было углубление в полу, которое позволяло нам поодиночке встать во весь рост. Там по очереди мы одевались и время от времени просто стояли, чтобы расправить наши онемевшие руки и ноги.
По обе стороны от этого пространства мы расположили по половинке оловянной тарелки, в которых сжигали жир мускусного быка. Фитилями нам служил мох. У нас было мало спичек, и из страха перед темнотой мы холили и лелеяли эти огоньки, поддерживая их денно и нощно. Это был тщедушный, почти неощущаемый источник тепла и света. Мы могли различать лица, только вплотную приблизившись друг к другу.
Мы питались дважды в сутки, но это не доставляло нам удовольствия. у нас не было иной пищи, кроме мяса и жира. В основном мы поедали мясо в сыром замороженном виде. Ночью и утром из небольшой порции мяса мы варили бульон, однако у нас не было соли. Я находил некоторое облегчение в этом ужасном существовании, обрабатывая свои неразборчивые записи, сделанные во время путешествия.