Могильщик. Трое отвергнутых
Шрифт:
Это отец. У него странный вид, будто он напуган. Сегодня он уйдёт с Другом... наверное, в Башне всё увешано жаровнями, и там каждый день курятся эти волшебные травы.
– Они приходят сюда, очень редко, но приходят. Они чужаки, Хасл, но иногда лучше быть с чужаками. Они могут ходить по Бергатту ничуть не хуже Друга. Отец Викле нанимал их, чтобы они находили оружие в Бергатте, а потом убивал. Не знаю, как, с тем могильщиком, которого я видел, не справился бы ни один из знакомых мне людей. Наверное, ему помогал Урмеру. Слушай меня, сын. Слушай и запоминай. Когда придёт твоё время, когда ты поймёшь, в каком аду мы живём... ты должен спрятаться у стен Шранкта. Рано или поздно придёт могильщик. Они жадные, им нужны деньги. Обещай им всё что угодно. Ты должен выжить сын. Я не справился с Урмеру в своё время. Но ты обязан убить этого ублюдка... Иначе никто из людей не выживет. Мы живы только благодаря его прихоти, и когда он сменит милость на гнев, все мы умрём.
– Да, отец. Мы все умрём...
Отец схватил его за голову и тряхнул так, что Хасл прикусил язык.
– Слушай, слушай, сынок. И постарайся не забыть это разговор. Ты всегда должен помнить, что я старался спасти всех. И помни, что про свой Дар ты не должен рассказывать никому. Особенно ему. Прощай, сынок.
Лицо отца растворилось. Хасл кивнул, отвечая пустоте.
Боги, как же болит метка... Почему благовония перестали действовать?..
***
Люди собрались на площади. Дети не понимали, что происходит, а их матери уже похоронили себя. Их причитания и вой были не такими яростным, как утром, когда они узнали о падеже скота и сгнившем урожае, но не останавливался ни на минуту. Из каменщиков в городе остался только глупый и наивный Нерек. Он-то и рассказал, как остальные ещё ночью ушли на хутор. Кроме Нерека из мужчин в городе остались только четверо рыбаков, Хасл, Микке, Хоркле и последний оставшийся в живых лесоруб, Манак. Семь бойцов (Хоркле никто даже и не считал) против восьми на хуторе. И боя не избежать. Ещё с хуторянами оставался Друг.
А с горожанами могильщик, конечно.
Хасл угрюмо взглянул на чёрную фигуру чужака. Тот был абсолютно спокоен. Кажется, его совершенно не волновали их проблемы. Но в этом случае он мог бы спокойно сходить в Бергатт за добычей и смотать удочки, пока среди людей неразбериха. Вместо этого он вытащил почти мёртвых охотников из дыма и, кажется, никуда не собирался уходить.
Кроме того, Велион растолкал едва отошедшего от отравления (и воспоминаний) Хасла и буквально выволок на улицу.
– Ты теперь в ответе за них, - сказал могильщик.
– Если ты сейчас не сможешь взять власть в свои руки, вы трупы. Мы с тобой - в первую очередь.
Он был прав. Но... что мог Хасл?
Охотник оглядел стоящих под ливнем людей. На их лицах нет ничего кроме страха и отчаянья. Даже мужчины выглядели потерянными.
Друг покинул их. Микке, пришедший в себя сильно раньше Хасла, потрудился донести эту полуправдивую весть до каждого. Несколько человек погибли. Три дома сгорели. Скот пал. Урожай сгнил.
У них нет ни одного шанса...
Хасл до хруста стиснул зубы. Нет, минимум один есть.
– Слушайте меня, люди!
– громко сказал он, привлекая внимание всех, кто мог и готов был слушать.
– Слушайте меня! Настали плохие времена для нас. Не буду скрывать, один из виновников этого - я сам. Но сейчас... сейчас только я могу спасти вас.
Словно сами боги пробудили мне Дар, когда Друг сошёл с ума и предал нас ради хуторян. Нас, тех, кого он по собственным словам защищал всю жизнь. Он предал собственные правила, перестал быть для нас Другом. Словно сами боги послали к нам чужака, могильщика, который решился помогать нам. Чужака, который убил зверя, насланного на нас тем, кого мы считали своим защитником.
Мой отец когда-то пытался убить Урмеру. К своему сожалению я вспомнил это слишком поздно. Многие из вас помнят его. Помнят, как он уходил вместе с Урмеру, как плакал и молил о пощаде. Я впервые не виню его за это. Мой отец знал, что ожидает его в Башне, и его судьба куда тяжелее, чем даже наша. Но многие из вас помнят и другое о Варле. Все говорили, что лучшего охотника и лучшего человека не сыскать среди горожан. Он ненавидел хуторян и Друга всей своей душой. И впервые я понимаю, насколько он был прав.
Они называют нас грязеедами. Плюют на нас со своих стен. Презрительно бросают подачки - хлебные крохи, подкидывают работу, когда сами не хотят марать руки. Этому придёт конец. Другу и хуторянам. Раз тот, кто называл себя Учителем, решить убить всех нас, у нас нет другого выхода, кроме как защищаться.
Сегодня я схожу к пастухам. Вместе мы убьём каждого хуторянина. Каждого, кто не откажется от Викле и Друга, каждого кто откажется присоединиться к нам и жить в городе. Каждого горожанина, кто примкнул к этим предателям. Каждого, кто бросил свои семьи ради краюхи хлеба!
– Ты лжёшь!
– крикнула одна из женщин.
– Наши мужья не бросали нас! Они ушли, чтобы бороться только против тебя и чужака! Друг был с нами всегда! А ты предатель! И сын предателя!
– Это ты лжёшь!
– рявкнул Хасл, брызжа слюной.
– Или ты думаешь, что для тебя найдётся еда после следующего Йоля? Наш урожай погиб! Все мы умрём от голода! Еда осталась только на хуторе, и нам не остаётся ничего другого, кроме как забрать её у предателей. Если этого не понял твой муж, что же взять с тебя?
– Даже если твой муж тебя не бросал, - с ухмылкой просипел Велион севшим от кашля голосом, - что-то он не торопится забирать тебя к себе. Хуторяне используют его, чтобы убить меня и Хасла, как ты и говоришь, это полная правда. А потом выбросят за стены, и вы сдохнете с голода, как и все остальные. Или ты думаешь, что они по доброте душевной пустят всех голодающих к себе и накормят?
– Чужак прав, - кивнул Хасл.
– Только вам сейчас решать жить или умереть. Или хотя бы умереть не на коленях, вымаливая еду у Викле.
– На хрен хуторян!
– рыкнул один из рыбаков.
– Кому они сдались, эти ублюдки!
– взвизгнула одна из женщин, толкая жену каменщика.
– Всегда жрали хлеб, а нам ни крошки не давали!
– Всех убьём!
– Эти свиньи даже не настоящие люди.
Хасл не мог слышать этого, хотя прекрасно понимал, на что шёл. Увидев кривую ухмылку могильщика, охотник развернулся на пятках и заторопился к своему дому. На душе было гадко. Микке плёлся следом, что-то говорил про Миреку, но Хасл отмахнулся от него.