Мои дневники: моя жизнь, моя борьба (1990-2020 годы)

Корнилова Галина Петровна

Тут свекровь сказала, что, оказывается, Сережу тоже часто рвало от еды в Машином возрасте! И даже лет до трех. Почему она раньше-то молчала??? Ведь я в каждом таком случае виню себя, что я что-то не так Маше приготовила, не так что-то сделала из еды, и сильно расстраиваюсь из-за этого. А это, возможно, наследственное. Оказывается, свекровь, как женщина недалекая и примитивная, стремящаяся все повторять за соседками, взяла и накормила Сережу искусственной смесью импортной. Зачем??? У нее было ведь молоко, она кормила Сережу грудью, но ей тут вот захотелось тоже купить эту смесь и накормить ею сына шестимесячного. Чтобы как все. Чтобы потом об этом рассказать соседям, она это просто обожает – все рассказывать чужим людям, выпендриваться перед ними, такая примитивная тетка! И вот она накормила Сережу, и он чуть не умер от отравления. Вот так. Она ему испортила желудок на всю жизнь. Он попал в больницу в 6 месяцев с этим вот отравлением страшным, и врачи не могли его спасти, сказали, что он не жилец, что он умрет, и отправили его умирать домой! Но мать свекра, бабушка Дуся, Сережу выходила как-то, какими-то заговорами, травами, молоком каким-то, не знаю. И он выжил. Вот так. А ведь от него даже врачи отказались. Как от безнадежного. Но желудок у него так и остался проблемным, тем более, что еду свекровь моя готовит всегда до ужаса жирную. Просто до ужаса! Я как туда съезжу, так у меня потом отрыжка, пардон, неделю. Долма вся в жире плавает, везде плавает жир, все готовится на жире! Ужас один!

А

Сережу еще в полтора годика отдали в детский садик, и он прямо на следующий день заболел дезинтерией, и в сад потом пошел только в три года, сидел с бабушкой Дусей. И меня тоже отдали в садик в год или даже раньше. В ясли, точнее. И у меня несколько воспоминания осталось. Я до сих пор помню запах молочной каши и пеленок в яслях, он сразу бил в нос, как только мы входили в черную дермантиновую дверь тяжеленную. Помню пихтовую аллею, ведущую к этим дверям (здание под старину, 50-х годов, желто-белое, типа усадебного плана, один этаж), и свой ужас. Я жутко не хотела ходить в ясли и сад, я хотела быть дома, с мамой. И до сих пор, вот как вспоминаю этот вид – мурашки бегут в животе. Или если вижу какое-то похожее здание и такую же аллею, ведущую к нему – тоже сразу жутко становится. Вот даже сейчас пишу все это, вспоминаю, и опять как будто туда проваливаюсь, в те страшные для меня годы. Да, родители работали, им никто не помогал, со мной никто не сидел, поэтому меня и кинули в ясли, испортив мне всю психику, потому что у меня сразу пошли диатезы, аллергии, а потом и панические атаки. А вот еще раньше, при Советах, мамам разрешали сидеть с детишками вообще только два-три месяца! Это просто ужас. Трехмесячных детей нужно было отдавать в сад, а женщина шла работать на благо КПСС. Ужасно просто! А кто был против – сразу называли врагами народа. И дети зимой не гуляли, разумеется, это еще мои двоюродные брат с сестрой, Саша и Наташа, старше меня на 15 лет, вспоминали. Они тоже ходили в сад (50-60-е), и зимой сидели в группе всегда.

Я такая влюбчивая с самого рождения, срначала была в Сашу влюблена, в детском садике тоже постоянно в кого-то влюблялась, то в Руслана, то в Диму, то в Сережу Черткова. Это еще в старом здании садика было, на Центральной улице. Мы везде вместе с Сережей ходили (я-то сама не помню, это мама и тетки рассказывали), он такой хороший мальчик был, еврей-вундеркинд, пианист, такой был добрый, покладистый, и на пианино играл нам В Траве сидел кузнечик – вот это я уже помню хорошо, его в три годика отдали в музыкалку. Такой был хороший! А два года назад его не стало, мне подруга рассказала. Так жалко!!! Он поступил в Медицинский инситут, и подрабатывал на Скорой врачом, и, как говорят, занялся наркотиками, и его убили в Москве зверски, так изуродовали, что даже лица нельзя было узнать! Это такой ужас, он был такой добрый, такой ведомый, его, наверное, втянули в это дело. Как же мне его жаль! Мы не общались, он в другой школе учился, но я помню, как он нас провел на дискотеку в той школе, пропустил по знакомству, он же тоже меня помнил. А так чужих не пускали в школы на дискотеки. Только свои танцевали. И потом я еще с ним встретилась однажды, когда была уже на первом курсе, и заболела пневмонией, ходила на уколы, а он со сломанной ногой туда ходил в поликлинику. Да, очень, очень мне его жаль, до слез! Я, помню, так расстроилась, когда мне Ольга Мишина рассказала про его гибель….Она с ним училась в одном классе.

Еще помню, как в детском садике подставила подножку Димке, мальчику там одному в группе, и он упал и рассек себе бровь о машинку железную грузову, тогда такие машинки делали ужасные, можно было просто об них убиться насмерть, и края все были острые у кузова, как лезвия. И ему зашивали бровь в медчасти нашего садика. А вот зачем я подножку подставила – не знаю, просто так, он бежал, а я ногу вытянула. А я тоже в младшей группе прыгала по столам зачем-то, упала, и тоже бровь себе рассекла, тоже зашивали потом в садике, до сих пор шрам над левой бровью остался. И примерно в то же время на кладбище в Клоково я рассекла палец об ограду, она с такими острыми наконечниками-пиками была, а я лазила по ограде (я всегда везде лазила, как мартышка, любила это дело), и палец на левой руке средний соскочил по этому острию, и кожа на нем повисла клоком жутким. Мне замотали косынкой палец, а пришли в дом деревенский – кровь спеклась там уже, и косынка вся на пальце застыла, прилипла, а надо было снять ее и обработать, так я так орала! Потому что отдирать присохшую к крови косынку от этого клочка кожи было жутко страшно и больно. Но зашивать не пришлось, так, примотали, само все заросло, кожа обратно пристала, только тоже шрам до сих пор на пальце остался. А потом, лет в 8, наверное, я коленку себе рассекла. Зашивали в нашей больнице СЕМАШКО, без наркоза зашивали, четыре шва, тк у папы моего на новокаин аллергия, а у меня и так сама по себе аллергия, и мама решила не рисковать. И зашивать решили без наркоза, как и бровь в младшей группе. И вот эту боль я уже помню, это был ужас просто, я орала дико. А потом еще и швы надо было снимать идти, тоже так больно было!

Да, боевые травмы, да и аллергия у меня была сильная очень в детстве. На всю пыльцу, на пыль любую, на еду даже, особенно на цитрусовые. Весной все дети играли в деревне среди цветов, одуванчиков, а я сидела в сыром доме дедовском с отекшим до ужаса лицом и соплями. И так – все мое детство. Да потом еще в августе у меня на целый месяц нос резко весь закладывался, аж уши щелкали, если глотать, то есть резко, за секунду – и заложило нос, и на месяц, напрочь, как будто его у меня и вовсе не существовало! И не помогали никакие капли, Нафтизин капала, да все, что было – Протаргол и тд. Не помогало ничего. Капли даже туда не проваливались, вытекали обратно. Да еще и отеки Квинке были постоянно, тоже лет с 5, наверное, и до сих пор. Сейчас не часто бывают, слава Богу, но все равно. А в детстве всегда капельницы мне хлористым делали, спасали, когда Скорая приезжала. И я надеялась, что после родов это все пройдет, потому что мне так говорили, гормональный сдвиг после родов убирает астму и аллергию. Но нет. Не прошло. Все осталось. Только бы у Муры этого не было!

Она у меня такая коза-дереза, просто слов нет. Говорит «Гала» вместо «мама», говорит- баба, деда, Надя, папа, дядя, тетя, еще кучу всего на своем языке, уже длинными такими тирадами , но в рот все запихивает – только успевай отбирать. Сегодня купали ее – так она одну ватку из уха вытащила незаметно, а другая уже у нее во рту оказалась как-то! И как она умудряется – ума не приложу, ведь на глазах все у меня, я ее купаю. Но как-то вот умудряется, коза! Не любит, если ей делают замечание, сразу кривит губки и пытается плакать, особенно если это дедушка Юра. От него она вообще не ждет замечаний и сердитостей, поэтому один раз так разревелась, просто потоп устроила, а дедушка только замечение ей сделал. Любимое слово сейчас – топ-топ, тёп-тёп, точнее. Даже во сне иногда разговаривает, говорит топ-топ. А уж утром, только глаза откроет – так сразу показывает на ботинки и давай немедленно ей топ-топ!

Завтра Рождество, сегодня вечером Сочельник, и я вспомнила, как давно-давно, еще студенткой, ездила на вечерние рождественские службы в Былово, там было так красиво, тихо и хорошо. Особенно когда еще нет народа в церкви, до службы, и печку топят церковную, так пахнет дымком, жильем уютным в церкви, свечки кое-где блестят в темноте, отражаются в окладах старинных икон. И такое умиротворение на душе от всего этого было, такое спокойствие и тихая радость, прямо слезы сами собой наворачивались. За окном – темень, снег, мороз, холодно, а тут – спокойно и красиво, и дымком приятно пахнет от печки…Иногда у меня такая тоска по старой моей жизни возникает, прямо обуревает, аж тошно становится. Никаких тревог за ребенка, спокойствие и размеренность…Все это в прошлом.

Я вообще люблю жить прошлым, вспоминать, переживать заново. Так глупо! Особенно лелею воспоминания о третьем-пятом курсе Университета, о своих отношениях с Максом, не потому, что пыталась его полюбить, нет, просто там была романтика и интрига – что будет дальше у меня в жизни. Были поездки по Москве с Максом, на метро или на машине его старой, и это было для меня так ново, круто и интересно, тем более, что соответствовало моим внутренним запросам. Но встреча с Сережей все изменила. Я окончила МГУ, и хотела создать семью в соответствии со своей плановой экономикой, я всегда живу по плану. Уж такой я человек. Ничего спонтанного, все четко. Я почувствовала, что именно такой человек нужен мне для создания семьи, для рождения детей, он мне подходит, это – мой человек. Потому что других кандидатов такого уровня не было, хотя кавалеры иногда были. Бывает же такое, ищешь, потом бросаешь это занятие в глубоком разочаровнии, и тут же само находится то, что искала. Правда, у нас совершенно разные вкусы и взгляды, он не любит Депеш Мод, Модерн Токинг, Лайбах, он слушает только отечественную попсу пошлую, от которой меня просто тошнит. Мы часто спорим, он иногда кричать начинает, потом просит прощения. Он прекрасный ходок по магазинам, это его любимое занятие в жизни, да и работает он продавцом в магазине Спортмастер, он молодец, старается заработать для семьи, он сначала работал просто кладовщиком, теперь стал продавцом, молодец, и продает хорошо, умеет продавать, это его стихия. Я люблю его, он такой мягонький, плотненький, плюшевый мой.

Тощих я терпеть не могу, чего хорошего, если кожа да кости, даже потискать не за что, одни маслы со всех сторон, как у скелетов, фу. Кстати, с возрастом идеалы меняются, лет в 15-16 мне нравились стройные носатые мужчины сербского и кавказского типа, а потом, после 20, – арийской внешности, как я сама, светленькие, вот и мой толстик – белобрысый, как немчик, бюргер, да и Мурыська наша – как девочка из немецких каталогов детской одежды или из книжки немецкой про детей, Детской энциклопедии, Сережа мне ее купил, пока я была беременная (он мне много книг покупал, очень любит что-то кому-то покупать, и про беременность мне покупал книги всегда в метро, на книжных развалах). Там прямо Машкины копии есть, такие же точно детки немецкие, с Машей – как близнецы. Это так здорово! Как же там у немцев все аккуратно в этой энциклопедии, красиво, домики такие, мебель внутри красивая, как я хочу так жить! Хотя и моя мама тоже светленькая, одна из 9 братьев и сестер, все остальные – черные или средние, но не блондины, только мама и один из ее братьев блондины, арийцы такие. Остальные – татарва, даже цыгане тетку одну мою останавливали раньше в Москве, мол, что мимо своих проходишь, а братьев в метро проверяли во время чеченских войн, потому что они на чеченцев похожи. Вот так. Особенно самый старший мамин брат черный был, умер уже, спился, цироз печени был. Он служил в Азербайджане срочную службу, как это было положено в СССР, и его принимали там за своего, спрашивали, из какого он села или города азербайджанского. Так интересно! А тетя Валя, которую цыгане за свою принимают, такая вся деловая, шустрая, бойкая, и всегда знает, чувствует, где у кого деньги лежат, притягивает прямо их. Мои родители убирают деньги подальше, зарплату, ну, чтобы воры не нашли, если залезут, а тетя Валя в гости приходит, и сразу лезет именно в то место, куда родители деньги спрятали, причем совершенно просто так лезет, типа фотографии посмотреть или посуду там какую, и, такая – ой, а у вас тут деньги! Мои родители уже и не знают, куда им деньги убирать, чтобы она случайно их не находила. Прямо точно цыганка. До войны было 5 детей у бабушки, потом бабушку Галю угнали в Германию вместе со всей деревней, и там трое детей умерло, остались только двое старших ребят, дядя Ваня-ариец и дядя Сережа черный, а после войны бабушка родила еще 4 девочек. Итого 6 детей. Витя, Валя и Толя – самые маленькие довоенные бабушкины дети – умерли в концлгере во Франкфурте-на-Майне, в трудовом лагере, точнее. Там томаты выращивали пленные, на плантациях работали. И дети заболели чем-то не серьезным, но их не лечили, они лежали в бараке. А бабушку Галю к ним не пускали, и никого из родителей не пускали, бабушка каждое утро на работу шла мимо этого барака, и в окно заглядывала – шевелятся ли еще ее дети, или уже нет. Жуть просто. Они так и умерли там без медицинской помощи. Потом лагерь освободили американцы, и всем предложили поехать в США жить, но бабушка побоялась, не согласилась, вернулась домой, в Киселевку, а деду уже как-то сообщили, что бабушка и все дети умерли, и он переехал в другое место, чтобы заново жить начать, когда пришел с фронта. Потом все выяснилось, и они приехали в Конюшково жить, дом старый купили маленький, потом новый построили, а в старом старший брат дядя Сережа поселился с семьей своей, Сашей и Наташей, детьми. Кстати, бабушка Агафья (так ее звали на самом деле, это уже в новой деревне стали Галей звать, типа сокращенно) с дедом всю жизнь прожили не расписанными и не венчанными. Потому что так было популярно после революции. Люди просто сходились и жили всю жизнь, особенно в деревнях, рожали детей, и тд. И никаких документов. Ну, у крестьян после революции и так не было никаких документов, они так и оставались крепостными, по сути, до 1972 года, когда им разрешили тоже делать паспорта, как и городским жителям. И уезжать из деревни в город крестьяне при большевиках не могли, как и при царе. Так что вот так.

А рождение самой бабушки Агафьи тоже было окутано тайной небольшой, ее отцом, как рассказал перед смертью своей дед Иван, был залетный татарин какой-то, она незаконнорожденная была, а это все было в старообрядческой ведь деревне Милеево под Хвостовичами, позор невероятный, от татарина ведь, бусурманина! Мать ее росла в монастыре-скиту старообрядческом, на воспитании у монашек, а ее браться были конокрадами, и были сосланы в Сибирь еще при царе, в середине 19 века, а ее вот, маленькую, отдали в скит на воспитание. Потом вот прабабушка моя залетела, родила бабушку Агафью от татарина, и удачно вышла замуж в начале 20 века уже с ребенком за учителя сельского, он еще был старостой церковным и писарем в деревне. И все-все рыжие были, там вся деревня рыжая, кучерявые, Арсеньевы все почти в этой деревне были. Все – дальняя родня друг другу. А бабушка Агафья до трех лет не разговаривала вообще, была немтырем. У бабушкиного мужа, моего деда Ивана (тоже родился и вырос в Милеево) было три сестры, и они все вообще похожи на кавказцев, на чеченцев, черные или рыжие кудрявые. И носатые все. Дед Иван был последышем в семье, младшим, последним, и очень хилым, его постоянно в бочке парили с березовыми листьями, он вечно кашлял потому что и был дохликом. Но потом ничего, окреп уже годам к 40, после войны, да и воевал он не долго, и только в тыловых частях – он был трактористом до войны, и поэтому его забрали в армию пушки возить на машине, пушку цепляли к грузовичку, и он вез, куда надо. Так что в боевых действиях он не участвовал. Хотя один раз снаряд где-то рядом упал шальной, а дед нам рассказывал, что он в это время по малой нужде отошел, и снаряд прямо у него между ногами пролетел. Врал, конечно, но мы слушали, развесив уши. И подушку свою он из дома брал на фронт, пушки возить, тоже нам об это говорил, и ухо подворачивал, когда спать ложился, чтобы грохота боя не слышать, он же не на передовой был. Вот так. Ну, зато отметился, типа повоевал, потом награды после войны получал постоянно, как участник войны. Но хитрый – просто до ужаса был, жук, одним словом. И хозяйственный. И до баб охочий. Маленький, черный, юркий, злой, как моська с тонкими ножками. Зато до 82 лет дожил. Это родители моей мамы были.