Мои друзья скандинавы
Шрифт:
«Нужно бежать. Шпик дежурит у дверей».
Врач подвел меня к окну и в щелочку показал:
«Этот?»
По тротуару взад и вперед ходил человек, с которым я дважды чуть не столкнулся.
«Он».
Тогда врач засмеялся, хлопнул меня по плечу и сказал:
«Погоди, придет время, и ты будешь так же ходить под окнами нашего дома! Это отец ребенка, который с часу на час должен родиться!..»
В то время я даже не был женат… А вот сегодня я, как предсказывал врач, действительно так же бродил под окнами этого дома… У меня родилась дочка — доктор мне позвонил час назад… Это тот же самый врач. Я тогда сказал ему, что если будет даровано мне судьбой дожить до часа, когда родится мой ребенок, то я доверю лишь ему… Так и получилось. Удивительная вещь — жизнь! Я надеюсь, вы простите меня за то, что наша беседа будет короче, чем предполагалось. Ровно в четыре я должен быть в родильном доме.
Те три часа, что нам оставались, Кнут посвятил рассказу о своих похождениях в том самом родильном доме, куда он сегодня должен был пойти на первое свидание с дочкой.
Впрочем, о жизни Хаугланда в вентиляционной трубе лучше всего рассказать по порядку.
16 ноября 1943 года сержант-радист Кнут Хаугланд, пропоров свинцовые осенние тучи, приземлился с парашютом вблизи от Конгсберга… Немногим больше года прошло с ночи первой «высадки» близ Рьюкана. Он считал себя уже очень опытным в этом деле человеком и задание казалось ему не слишком сложным — связаться с командующим силами Сопротивления на норвежской земле…
— Но именно в тот раз у меня и расшатались нервы, — говорит Хаугланд. — После приземления я пошел в горы и быстро нашел хижину, где должен был ночевать… Заснул я крепким беспечным сном, каким спят люди, когда опасность уже позади. Но стоит на войне забыть о ней, как она здесь.
Проснулся оттого, что кто-то толкнул меня. Я открыл глаза. На меня было направлено оружие. Больше я ничего не видел: ударили по глазам, потом чем-то тяжелым по голове. Три немца скрутили меня, прежде чем я успел опомниться. Сорвали пистолет. Взяли рюкзак. Они сразу поняли, что я за парень… Но не убили, потому что получили приказ доставить в гестапо в Осло… Зато по пути и в комендатуре Конгсберга били еще и поиздевались надо мной вдоволь.
Вывели меня из комендатуры Конгсберга в три часа ночи, чтобы к рассвету доставить в столицу. Четверо сопровождающих — с пистолетами. По охраннику с каждого бока, один впереди, другой со спины.
Спасти могло только чудо! Но меня спасло то, что терять-то было уже нечего, а они оплошали — не надели наручников. И, когда мы вышли на лестницу, на площадку второго этажа, я вдруг рванулся вперед и сделал большой прыжок вниз! Раздались выстрелы… Но промахнулись… Я выскочил на улицу и побежал за угол, за другой. Какое счастье, что было так темно, как бывает безлунной ноябрьской ночью!.. Городок я знал отлично, а они были здесь чужаками. Я бежал в горы, где должны были встретить меня товарищи. Откуда только взялись силы… Правда, я отлично выспался в хижине… Шел весь следующий день без остановки и встретил друзей… Рассказал им обо всем… Впрочем, и моя одежда, и лицо были достаточно красноречивы. Товарищи спрятали в укромное место все, что могло навести на след…
Хаугланда подпольщики выхаживали, пока он совсем не оправился, и только после Нового года, в начале января, он смог появиться в Осло.
— Хотя я и не женщина, но меня поместили в государственную центральную женскую больницу, в родильное отделение, к доктору Финну Бё… Ну, а об остальном вы знаете…
Вместе с доктором Бё Хаугланд прошел по всем этажам больницы, чтобы наметить пути для бегства в случае опасности.
На чердаке Хаугланд обратил внимание на вентиляционную трубу, которая проходила через все здание и заканчивалась каморкой, где мог поместиться один человек. Это и стало его резиденцией.
Из больницы Хаугланд регулярно передавал по своей рации в главный штаб все стекавшиеся к нему сведения. Изредка выходил инструктировать.
Но, разумеется, немцы вскоре забеспокоились. Начали отыскивать неизвестную рацию.
Пришлось менять и время работы, и шифры. Но все ближе и ближе гестаповцы подбирались к родильному дому.
— Однажды, когда они явились с облавой, — продолжал Кнут, — доктор облачил меня в белый халат и как ассистента повел в самое безопасное место — в родильное отделение. И, когда туда вошли немцы, я помогал ему в его почетной работе. Я здесь был олицетворением войны со всеми ее несчастьями, смертями, женщины же представляли жизнь и будущее. Здесь я воочию увидел и цель нашей борьбы — мир, семья, спокойствие детей. Словом, то, из-за чего я рисковал собой. «Имею ли я право оставаться тут и ставить под угрозу их жизни, наше будущее? — спрашивал я себя. — Нет! Я должен уйти в другое место». И потом еще я думал о том, выпадет ли на мою долю когда-нибудь счастье самому стать отцом или раньше… — И Хаугланд проводит рукой по шее.
Доктор уговаривал Хаугланда остаться… Обещал, что скажет ему, когда действительно надо будет уйти. Но… первого апреля случилось то, чего они опасались.
В тот день радиопередача шла как обычно, но при приеме то и дело срывали работу странные помехи, которые означали, что в непосредственной близости действует пеленгатор.
Дальше ждать было нельзя. Хаугланд поспешно вылез из трубы, открыл люк и вышел на чердак. Но гестаповцы уже были на чердаке, они осторожно пробирались в темноте.
Хаугланд тоже бесшумно, в резиновых сапогах, приближался к немцам, не ведая об их присутствии. Вдруг его ослепил свет электрического фонарика, и он увидел пятерых людей в штатском.
«Стой! Стой!»
Но Хаугланд уже бросился назад. Немцы побежали за ним, крича: «Руки вверх! Руки вверх!»
У конца вентиляционной трубы Хаугланд остановился, открыл люк, влез туда и запер его за собой.
По железным скобам внутренней лестницы он стал подыматься в трубе вверх, но обнаружил, что верхний выход ее забит.
Пришлось ползти назад. И тут он заметил в стене железную дверцу. Перочинным ножом открыл ее.
Между тем гестаповцы тоже влезли в люк.
Хаугланд выбрался через дверцу на крышу.
— Я побежал по крыше, кто-то бежал за мной, — рассказывал Кнут. — Я, не оглядываясь, выстрелил из автомата… Перескочил на крышу пониже… с нее на стену… Ясный апрельский день был в разгаре. На улице торопились по своим делам прохожие. Позванивали на рельсах трамваи. Я хочу спрыгнуть со стены вниз, на улицу, — передо мной немецкие солдаты. Оцепление… Я нажимаю спусковой крючок, выпускаю в них целый магазин…
Они не ожидали моего появления именно с этой стороны, сверху… Держа автомат наперевес, прыгаю вниз, прямо на них… Они отпрянули в сторону — наверное, решили, что вслед за мной прыгнут и другие, — а я, не оглядываясь, перебежал через улицу, бросил в подворотню автомат, смешался с прохожими и уже не бегу, чтобы не вызвать подозрение, а иду спокойно. За углом вскакиваю в мимо идущий трамвай… Проезжаю остановку и около кладбища соскакиваю на ходу, перемахиваю через кладбищенскую стену… Из кладбищенских ворот выхожу на улицу вместе с другими, иду к Гуннару Сёнстебл, у которого все было наготове… Он вместе со мной прыгал с парашютом еще в первый раз!.. Гуннар достает из шкафа комбинезоны строительно-ремонтных рабочих, лопатки, молоточки, мы садимся на велосипеды и едем из города дальше по шоссе на восток, на Швецию…