Мои друзья скандинавы
Шрифт:
Пришлось снять лыжи и продвигаться пешком.
Рьюкан разместился внизу, в ущелье, около железнодорожной линии. Местоположение домов в городе точно отражает лестницу общественного положения горожан. Самые низко оплачиваемые рабочие живут ниже, среднеоплачиваемые — повыше. На самом верху — дома местных воротил и руководящего персонала завода. Участки там намного дороже. Ведь наверху с утра появляется солнце и к вечеру его лучи еще золотят верхние склоны, в то время как внизу сумрак давно заполнил ущелье и улицы. Но темнота ущелья в февральскую метельную ночь была союзником людей, продвигавшихся к заводу.
Электролизная установка для производства тяжелой воды находилась в нескольких километрах на запад от города.
Было известно, что немцы заминировали подходы к заводу, поэтому, спустившись к реке, группа прикрытия пошла вдоль железнодорожного пути, а за ней, шагах в двухстах, подрывники.
По дороге все время шарили прожекторы, и приходилось пригибаться, чтобы не попасть в их луч. А около моста через реку и вовсе пришлось залечь в снег и замаскироваться — по дороге, прорезая фарами метель, двигались два автобуса из Рьюкана с ночной сменой немецкой охраны.
Незадолго до полуночи норвежцы были уже в полукилометре от завода и заняли исходный рубеж.
В полночь должен сменяться немецкий караул. Пятнадцать немецких солдат жили в бараке между машинным отделением и электролизной установкой.
После смены караула через проделанное в ограде отверстие один из подрывников прополз во двор и открыл железнодорожные ворота, запертые на висячий замок и железную цепь.
Сделать это для человека, прошедшего специальную школу, не представляло большого труда.
Группа прикрытия вошла на территорию завода и двинулась к бараку охраны.
Наступило 28 февраля. Ровно 0 часов 30 минут. Условленный для атаки час.
Стояла глухая тишина. Вдоль дороги шарили немецкие прожекторы.
От ближайшего фронта — несколько тысяч километров.
Четверо подрывников подошли к двери электролизного цеха. Но она заперта. Взломать не удалось. А подрывать нельзя, даже пользоваться ручными фонариками запрещено.
Вторая дверь на первом этаже тоже наглухо заперта. Норвежец-вахтер, который был посвящен во все и обещал, уйдя с поста, оставить двери открытыми, то ли сдрейфил, то ли не понял чего-то.
Решили, разделившись по двое, обойти здание, чтобы найти туннель для кабеля и через него проникнуть в здание.
Операция, так прекрасно задуманная и так точно подготовленная, каждую секунду могла провалиться…
Через окошко был виден зал с концентрирующей установкой, стоящий около нее спокойный человек, охранник-норвежец в очках.
Через минуту-другую — а минуты эти то съеживались до мгновения, то казались часами — обходивший здание командир группы Клаус с товарищами нашли место, где кабель, змеясь, вползал в туннель, и проникли в лабиринт перепутанных труб и проводов. Прокрались из подвала в комнату. Рядом — зал с концентрирующей установкой… Как скупо сообщалось потом в донесении, они «обезвредили охранника», а затем заперли двойные двери между комнатой, где были цистерны с тяжелой водой, и соседним помещением.
Командир группы Клаус стал закладывать взрывчатку. Это было легко и не потребовало много времени. Модели, на которых они практиковались в Англии, — точная копия здешней установки.
Но вот запалы зажжены. Охраннику приказали бежать, а сами быстро через окно выскочили во двор.
Они успели отойти метров тридцать от цеха, когда раздался взрыв.
Выбежав через раскрытые железнодорожные ворота, остановились и прислушались. По-прежнему тишину нарушал только глухой шум работающих машин.
Снова начался снегопад, заметающий все следы… Нужно было скорее уходить к шведской границе. Перед самой границей они сняли воинские мундиры и перешли ее в одном белье.
Останься они в форме, шведы интернировали бы их, а так шведские пограничники могли сделать вид, что верят, будто это гражданские беженцы, имеющие право политического убежища…
Так была совершена эта важная по своей значимости в истории войны диверсия.
…Когда на другой день после этого на завод прибыл командующий немецкой армией Фалькенхорст и осмотрел все на месте, у него невольно вырвалось:
«Отличная работа!..»
Рация Кнута Хаугланда передала в штаб, за море, сообщение: уничтожено 3000 фунтов тяжелой воды и важнейшие части концентрирующей установки. Ни одной жертвы…
Просто удивительно, до чего точно, пунктуально, «шаг в шаг» выполнен был заранее разработанный план.
В штабе считали, что они предусмотрели все детали операции, и сообщение Кнута Хаугланда, казалось, подтвердило это…
— Ведь я радировал, — говорит мне с усмешкой Кнут, — и, как положено, военным языком, «обезвредили охранника», а на самом деле тот и не сопротивлялся. Он был настолько близорук, что обезвредить его было очень просто. Отняли очки — и делу конец, а когда зажгли запалы, вернули их и сказали: «Смывайся, беги!..»
В ответ на радио из штаба пришел приказ двоим из группы Хаугланда вернуться в Англию через Швецию, а ему еще с одним товарищем остаться и выполнить новое нелегкое задание.
— Когда оно было закончено, — рассказывает Кнут, — я в штатской одежде, с «правильными» документами в кармане пиджака отправился через Осло в Швецию. А оттуда вернулся, как говорится, в «исходное положение».
В КОЛЬЦЕ
— Три кинофирмы предлагали поставить картину о другом эпизоде моей жизни, — говорит мне Хаугланд, — но я решительно отказывался… Хотелось начисто забыть про войну, про стрельбу, про кровь. Я не желаю стать персонажем американизированных боевиков. Но в третий раз, когда за дело взялся режиссер Скоуэн, я согласился, потому что он замыслил фильм не героический, не приключенческий — со стрельбой, а психологический, гуманный, обращенный к юношеству. Скоуэн как бы подслушал некоторые мои мысли. И я подумал: молодежь должна знать, через что мы прошли, что передумали, что пережили, чтобы никогда не повторялось безумие войны!
Однажды я вышел из «трубы», чтобы проинструктировать двух товарищей, как обращаться с рацией (вам ведь известно, что я со своей радиостанцией скрывался в вентиляционной трубе центрального родильного дома Осло), и у двери чуть не столкнулся с человеком, который, увидев меня, отпрянул и быстро пошел прочь. Уходя, он то и дело оглядывался. Это меня насторожило. Вечером я вернулся поздно… И опять чуть не столкнулся с тем же человеком, который словно дежурил у двери. Все стало ясно — меня выследили. Я зашел к главному врачу, который приютил меня, и сказал: