Молодость с нами
Шрифт:
одинаково по ту и по эту сторону границы, и вместе с тем Костя испытывал нечто вроде легкого кружения
головы от сознания того, что он стоит на рубеже двух совершенно противоположных миров. И еще у него было
такое чувство, будто бы он противостоит один тому миру, который позади лохматого зверя, и что любая злоба и
ненависть, любые козни, любые черные дела хозяев этого зверя, направленные против родной Костиной страны,
должны быть прежде всего встречены его, Костиной, грудью. Государственная
его, Костина, грудь.
Костя с волнением повернулся к Изотову. Изотов спокойно курил папиросу и, казалось, без всякого
интереса смотрел в сторону западной оконечности озера, где над чужим селением возвышалась эта вот кирка и
слышалось печальное дребезжание ее колоколов.
По ту сторону границы прошли два солдата в незнакомой Косте иностранной форме. Увидев советских
офицеров, они приложили руки к козырькам. Изотов ответил на приветствие, ответил и Костя.
В тот же вечер он написал длинное-предлинное письмо домой, маме. Он со всеми подробностями
рассказывал Елене Сергеевне о своем первом дне на границе. Он писал о незримой черте в ничейном
пространстве, которая является рубежом двух миров, и о чувствах, которые он испытал, ступив на эту черту.
Потом он писал домой каждую неделю, сообщая все новое, что появлялось в его пограничной жизни. К его
сожалению, самое интересное почему-то происходило на участках соседних застав. К соседу слева, туда вот, за
озеро, под самый Новый год заскочила иностранная лыжница. Когда ее задержали, она принялась плакать,
уверяла, что сбилась с дороги, заблудилась, что ее ждут дома к накрытому столу, и с пригорка указывала на
освещенные окна двухэтажного особняка там, на западной оконечности озера, в которых пестро горели елочные
огни. Она так искренне выражала свое горе, что и в самом деле можно было посочувствовать синеглазой,
розовощекой девушке.
Но на границе ничто не принимается на веру, никто здесь не доверяет своему первому чувству. На
границе все должно быть тщательно проверено и изучено. И когда в соответствующих инстанциях были
проверены и изучены личность синеглазой девушки и обстоятельства появления ее по эту сторону границы, то
оказалось, что она далеко не случайно блуждала на лыжах метельной ночью.
Костя хотел и. об этой истории написать Елене Сергеевне, но не написал; еще дядя Вася учил его: “Для
нас с тобой, Костенька, молчание куда дороже золота!”
По ту сторону границы ударил гулкий выстрел, по лесу, приближаясь, покатилось трескучее эхо. Костина
рука сама собой потянулась к кобуре пистолета. Рядом с ним тотчас встал ефрейтор Козлов. Менее чем через
минуту они увидели, как сквозь можжевеловые кусты грузно ломилась безрогая самка лося.
Ударил новый выстрел, еще ближе, лосиха рванулась, поднялась на дыбы и, запрокидываясь на спину,
рухнула в снег невдалеке от столба с изображением лохматого зверя. Возле нее заметался выскочивший из
кустов лосенок. Он перепрыгнул через упавшую мать, лизнул ее, кинулся вправо, влево, словно звал на помощь.
Вслед за ним к границе выбежали на лыжах люди в охотничьих куртках и в меховых шапках. Это была не
помощь. Они набросились на лосиху с кинжалами. Испуганный лосенок отскочил в сторону. Но он не уходил,
он стоял невдалеке и дрожал всем телом. Косте стало жаль и самого лосенка и его мать, которая, попав в кольцо
охотников, видимо, изо всех сил стремилась увести своего детеныша за линию зелено-красных полосатых
столбов, за которой — это давно знают все лоси — в них не стреляют. Да вот не успела.
Косте было отвратительно смотреть на кровавую возню, которую охотники затеяли вокруг матери
лосенка. Костя ушел в развалины каменного сарая, оставшегося на границе с давних времен, снял лыжи и сел
там на переломленную дубовую балку. Козлов встал в проломе стены за молодой елочкой и смотрел в сторону
границы.
Костя закурил. Курить он начал с той минуты, когда подполковник Сагайдачный передал ему по
телефону текст подписанной Ольгой телеграммы: “Маме очень плохо. Немедленно приезжай”. Он не знал тогда,
что мамы уже не было в живых, он так поспешно собирался, как не бывало никогда, — ведь и этого еще никогда
не случалось в его жизни, чтобы маме было очень плохо. Он не умел скрыть волнения и тревоги, да и не
пытался скрывать. Он выехал в тот же вечер.
Костя курил и размышлял о своей семье — такая она была всегда дружная, крепкая, бодрая, трудовая. И
вот стала распадаться. Сначала уехал он, Костя, мама писала, что без него в доме пусто и скучно. Теперь не
стало самой мамы. Пройдет немного времени, какой-нибудь красавец уведет Ольгу. Останется один отец. Как,
должно быть, горько и печально много лет строить-строить, укреплять семью — и вдруг остаться одному в
жизни!
В день отъезда Кости Павел Петрович позвал его и Ольгу в кабинет, посадил их возле себя на диван,
обнял. “Ребятки, эх, ребятки…” — и долго больше ничего не мог сказать. Потом вдруг сказал не совсем понятно
для чего: “А ведь мы с мамой тоже были комсомольцами”. Помолчал и еще сказал: “Что ж, и мы совершали
ошибки, есть у нас кое-какой опыт, в случае чего — не прячьтесь со своими бедами, приходите, посоветуемся”.
Погасшая папироса дрогнула в зубах Кости. Третий выстрел прозвучал в этот день на границе. Костя