Молодость с нами
Шрифт:
то все понимают, что делается это для того, чтобы рабочий, инженер, мастер улучшил свою работу, и никакие
иные соображения за этой критикой не скрываются. В науке же, в искусстве, в литературе часто бывает и по-
другому. “Ах, вот как! — рассуждают иные директора институтов, издатели, работники управлений по делам
искусств. — Такого-то критикуют? Надо, следовательно, от него избавиться, его не печатать, пьес его не ставить
и вообще гнать его подальше”. Критика на производстве
он работает лучше, больше зарабатывает, и так укрепляется его благополучие. В науке и искусстве некоторые
деляги повернули дело так, что критика ухудшает благосостояние человека, и поэтому человек боится ее и так
болезненно на нее реагирует. Не боится ли Серафима Антоновна, что критика подорвет ее общественное и
материальное благополучие? Если это так, то какая же это глупость! Какие силы смогут подорвать
благополучие известной, признанной ученой? Ей-то о чем беспокоиться, ей, знаменитой Шуваловой! Ну
ошиблась, недостаточно продумала свои действия. Ошибку можно в дальнейшем не повторять.
Павел Петрович уже сидел у себя в кабинете, когда строгая Вера Михайловна Донда доложила ему, что
сегодня его три раза спрашивала Людмила Васильевна Румянцева и что она снова в приемной и просит принять
ее на тридцать секунд. Павел Петрович вышел навстречу Людмиле Васильевне. Она, как всегда, радостно
улыбалась, и от нее исходило что-то такое, от чего становилось радостно и тоже хотелось улыбаться.
— Я сейчас же уйду, — сказала она, заходя в кабинет и отказываясь присесть. — Я только пришла
напомнить, что вот сегодня пятница, завтра суббота, а послезавтра воскресенье.
— Это очень мило с вашей стороны, — в тон ей ответил Павел Петрович весело. — Я вам очень
благодарен за вашу заботу о моей памяти. А то и верно — забываешь не только, какой сегодня день, но даже
какой месяц идет. Но я не совсем понимаю…
— Вы что же, забыли?! — воскликнула Людмила Васильевна. — И начнете снова отговариваться тем, что
за один день вам не успеть спланировать какие-то дела? Ведь это уже в третий раз!
— Ах, вот что! — воскликнул и Павел Петрович.
— Ну да же, ну да! — подхватила Людмила Васильевна. — Мы зовем вас послезавтра к нам на дачу.
Надо ехать, Павел Петрович. Нельзя не ехать. Я обижусь.
— Да, — согласился Павел Петрович, поразмыслив, — нельзя не ехать. Вы совершенно правы. Нет,
отговариваться я больше не буду.
Людмила Васильевна ушла, оставив на его столе бумажку с адресом. Павел Петрович подумал:
“Интересно, кем она у нас тут работает, эта приятная женщина?” Он вызвал Веру Михайловну.
— Извините, — сказал ей. — Пятый раз разговариваю
у нас работает. Спросить как-то неудобно: вот так директор, подумают, своих сотрудников не знает.
— Старший техник-лаборант, — ответила Вера Михайловна. — В сорок седьмом году, поскольку у нас
сильно не хватало младшего и среднего персонала, институт организовал шестимесячные курсы техников-
лаборантов. Людмила Васильевна их и окончила.
Павлу Петровичу еще хотелось бы узнать, почему жена профессора удовлетворилась таким
образованием, как шестимесячные курсы, и почему выбрала такую профессию, но он постеснялся продолжать
расспросы о делах семьи Румянцевых и поблагодарил Веру Михайловну.
Дома он сказал Оле, что в воскресенье едет на дачу, если и она хочет ехать, то пусть имеет это в виду. Он
ожидал, что Оля обрадуется возможности выехать за город. Но та никакой радости не выразила.
— Может быть, — сказала она уклончиво. — А лучше пусть Варя едет.
— Варенька само собой, — сказал Павел Петрович.
Но Варя даже и “может быть” говорить не стала.
— Нет, нет! — воскликнула она. — Если Оля не поедет, я тоже не поеду, Павел Петрович.
— Что за странности, не пойму? — Павел Петрович поразглядывал девушек и ушел в кабинет.
Понять что-либо в делах Оли и Вари ему действительно было трудно. Оля все дни ходила раздраженная,
хмурая, мрачная, с Варей она не делилась и огрызалась на нее. Она все ждала, что ее хитрость удастся, что
Журавлев принесет ей сумку-портфельчик. Дни тем временем шли, а никакого Журавлева не было. Не идти же
снова на завод, не бежать же к нему домой! Сколько можно навязываться, сколько можно самой делать шагов
ему навстречу? Наверно, она уж и так перешла все границы. Зная, что Журавлев эту неделю работает в
вечернюю смену, Оля все дни сидела дома: а вдруг придет, вдруг придет? Это было мучительное чувство:
ждать, ждать, ждать. Ни о чем ином больше невозможно было думать — все об этом, об этом. Даже голова
уставала. В четверг ей надо было идти на бюро райкома, она не пошла, позвонила Коле Осипову, что у нее
болит голова. А когда сказала это, то поняла, что все больше и больше завирается, и заплакала. В эти минуты
она думала о том, что давным бы давно ей пора было выйти замуж и не было бы ей теперь так одиноко, был бы
возле нее муж… Он бы…
Что “он бы” — она не знала, и муж представлялся ей отнюдь не в материальном виде, он не был похож на
кого-либо из ее знакомых, это не был ни Володя, ни Анатолий, ни Игорь, ни Саша, ни Миша, в разное время, а