Молох морали
Шрифт:
– Любите кошек?
– вежливо поинтересовался Дибич.
– Да, они заставляют вспоминать юность, Сорбонну, годы учёбы, - Нальянов улыбнулся, и Дибич с удивлением отметил эту улыбку - открытую и радостную, - у моей хозяйки мадам Лану было три кота, и когда в мартовские дни оn n'entendait plus monter du quartier, anеanti de sommeil, que les jurements d'une chatte en folie...
Тут лакей доложил о приходе Вельчевского. Юлиан велел просить и приказал подать фрукты и закуски.
Появившийся на пороге полицейский был бледен, он явно не спал ночь. Нальянов раскланялся, и тут Вениамин Осипович проронил, что хотел бы остаться наедине с Юлианом Витольдовичем. Дибич торопливо поднялся, Нальянов же остановил его, бросив ироничный взгляд на Вельчевского и Дибича.
– Мне бы не хотелось, чтобы господин Дибич покидал нас, - в голосе его промелькнули насмешливые нотки.
– Это необходимо, Вениамин Осипович?
– Дело в том, что в дневнике покойной, Юлиан Витольдович, весьма много говорится о вас.
– Нисколько в этом не сомневаюсь, - кивнул Нальянов. Он обошёл рояль, оперся на тёмный корпус, и упёрся взглядом в Вельчевского, - тем не менее, скрытность в таком вопросе глупей откровенности. Я полагаю, что из дневника Анастасии Шевандиной вы извлекли следующее: мы встретились с ней музыкальном вечере у Давыдовых, хозяин попросил проводить её, на следующий день она оказалась в моём приходском храме, хотя раньше там никогда не бывала. Сказала, что хочет кое-что рассказать и вечером навестила меня.
– Нальянов скучал.
– Ну... вы понимаете, что я услышал. Я сказал, что едва ли способен полюбить её. Она была уверена в обратном. Ну, что ж... Неделю спустя я уехал в Страсбург. На этом всё и кончилось. При этом, - апеллирую к вашему здравомыслию, Вениамин Осипович. Можно представить тьму случаев, чтобы отвергнутая женщина в гневе убила бы ветреного любовника, но зачем ветреному любовнику смерть ненужной ему женщины?
Вельчевский молчал. Из дневника он подлинно узнал, что Анастасия отдалась Нальянову, но экстатические строки любви быстро сменились ненавистью. Итак, Нальянов сразу признал связь. Что с того? Только у этих двоих - Нальянова и Дибича - было алиби, вдобавок подтверждённое со стороны: их обоих видели с другого берега почтенная супружеская чета и Елена Климентьева.
Вельчевский осторожно спросил, пытаясь прояснить то, чего не понял из дневника.
– Анастасия Шевандина не нравилась вам?
– Ничуть.
Дибич скорчился в кресле и молчал. Вельчевский поднял глаза на Нальянова.
– То есть, я правильно понял? Вы не любили девушку, но воспользовались её склонностью к вам...
– Вениамин Осипович!
– Нальянов повысил голос на пол октавы, но словно рассёк воздух кнутом. Он снова обошёл рояль, сел в кресло, наклонил голову вперёд и исподлобья посмотрел на полицейского.
– Я часто бываю саркастичным и умею так похвалить человека, что он надолго обидится, но вас так хвалить не хочется. Вы - умный человек, просто пока не научились слушать. Я ни разу не назвал погибшую девицей.
Вельчевский чуть покраснел и выпрямился в кресле.
– То есть ... вы хотите сказать...- Вельчевский растерялся.
Нальянов не затруднился.
– Она была лжива, распутна и лицемерна. Страстна и темпераментна. Весьма горделива, обидчива и ранима. В ней было что-то кошачье... Elle tenait aussi de la chatte par une torpeur apparente, un demi-sommeil, les yeux ouverts, aux aguets, toujours dеfiante, avec de brusques dеtentes nerveuses, une cruautе cachеe, - и тут, заметив, что его не до конца поняли, быстро перевёл, - она своими повадками напоминала кошку: внешне бесстрастная, словно дремавшая с открытыми глазами, недоверчиво настороженная, с внезапными, порой жестокими вспышками нервной силы. При этом хочу быть правильно понятым: я помню старую истину о покойниках, и мог бы наговорить кучу лжи, - пояснил Нальянов, - если же говорю правду, причиной тому именно нераскрытое убийство. Я назвал эту особу распутной, и тем сказал всё.
Вельчевский и Дибич молчали. У них было много вопросов, но Дибич благоразумно отложил свои на потом.
– Значит, она была... по вашим словам, нечестной и её словам нельзя доверять?
– на лице полицейского промелькнуло странное разочарование.
– Почему?- изумился Нальянов. - Не смешивайте понятия, Вениамин Осипович. Она была совращена кем-то ещё в отрочестве, но это не делает ложными все её суждения. Сделайте только поправку на оценочные мнения блудной девки, которая никогда и ни в ком не признавала наличия высоких помыслов, сами же наблюдения её могут быть и верны. Если в дневнике она говорит, скажем, о том, что имела место связь, допустим, Аристарха Деветилевича с одной из её подруг или сестёр - этому вполне можно доверять, - Нальянов цинично усмехнулся.
– Вы... вы...
– Вельчевский сглотнул и умолк. Потом продолжил.
– А не могли её убить именно потому, что она была излишне наблюдательна? Тут, - Вельчевский повертел в руках тетрадь, - много грязи обо всех, вы правы.
Нальянов вздохнул и чуть потемнел с лица.
– Да, это может быть причиной.
– Он странно поёжился, точно замёрз, потом резко обронил, - но может и не быть, помните это.
– Я могу рассчитывать на вашу помощь? Я, вы знаете, не имею больного самолюбия.
Нальянов кивнул.
– Знаю. Я давно не занимаюсь уголовными делами, но ...чем могу. К тому же завтра приедет Валериан, если возникнут затруднения, уж он-то непременно поможет вам разобраться.
Вельчевский поблагодарил Нальянова и торопливо откланялся.
– Я правильно сделал, не позволив вам уйти, дорогой Андрэ?
– слова Нальянова точно пробудили Дибича от сонной летаргии.
Дибич медленно приходил в себя. Он, как ему показалось, начал что-то понимать. Если Нальянов был любовником Анастасии Шевандиной, от неё он мог подлинно узнать немало сведений о компании. Но сейчас Андрея Даниловича интересовали три вещи: что Нальянов знал о Климентьевой, была ли его связь с Елецкой столь же пустой, как и связь с Шевандиной, и почему Нальянов откровенно радовался смерти Анастасии? При этом третий вопрос был куда значимей второго, но куда менее значим, нежели первый.
– Если я правильно понял, вы оставили меня для того, чтобы я задался некими вопросами. Я и спрашиваю. Что вам известно о Климентьевой такого, что вы отговаривали меня от встреч с дев... впрочем, девицей ли?
Нальянов улыбнулся.
– О, нет-нет! Ничего дурного о мадемуазель Климентьевой я не знаю. Я попросил вас остаться, чтобы вы перестали задаваться пустыми вопросами на мой счёт. Что до мадемуазель Климентьевой, выкиньте её из головы. Либо - честно посватайтесь.
Дибич обомлел. Слова Нальянова были либо издевательством, либо - безумием.
– Вы сошли с ума? Девица влюблена в вас, как кошка, а вы предлагаете...
– Она же нравится вам.
– И что? Хотите поглядеть, как она и из-под венца прибежит к вам? Вы оскорбляете меня.
– Да нет же...
– Нальянов поморщился и закусил губу. В глазах его мелькнуло что-то нечитаемое. После минутного молчания Юлиан добавил, - простите, я не хотел обидеть вас, дорогой Андрэ. Всё пустяки.
Дибич снова скорчился в кресле. Он не обиделся, скорее снова не мог понять чего-то. Главное ускользало, терялось, расползалось. Но одно обстоятельство он уточнил.