Молох морали
Шрифт:
Монах опустил вязанку на траву.
– Лидию Витольдовну, тётку его, много лет знаю, его здесь как-то встречал, тут и познакомились.
– А почему ты назвал его несчастным? Я слышал это.
Агафангел не удивился, но пожал плечами и ничего не ответил.
– Помнишь, ты сказал как-то в гимназии, что любой негодяй несчастен... или уж не умён до крайности.
– Ты запомнил?
– в голосе монах промелькнула тень удивления.
– Запомнил, - Дибич с некоторым удивлением разглядывал монаха Агафангела, в коем по-прежнему старался видеть Григория Бартенева. Тот казался выше и стройнее, чем был в гимназические годы, при этом Дибич то и дело натыкался на странный взгляд монаха - смотрящий на него,
– Ты считаешь Нальянова подлецом?
Чернец молчал, потом на переносице его проступила заметная морщина.
– Почему? Он из тех сильных, кто не понимает чужой слабости... и даже своей не понимает. Но подлец? Он мне не исповедник, чего же его судить-то? Кстати, вчера в Сильвии, сказывают, когда всё случилось, ты с ним был? К Игнатьеву привели этих девушек и Харитонова, говорят, это убийство. Точно ль так?
Дибич кивнул и коротко рассказал о произошедшем. Бартенев внимательно слушал, изредка вставляя короткие уточняющие вопросы. Он, как выяснилось, не очень запомнил девиц, и не знал точно, как выглядела убитая. Дибич описал Анастасию, отметив, что погибшая была отвергнутой любовницей Юлиана, и что Нальянов отнёсся к убийству с полным безразличием. Дибич рассудил, что его молчать об этом не просили, а реакция монаха была ему интересна.
Но Агафангел выслушал его с каменным лицом и промолчал.
Между тем Вениамин Вельчевский, обнадежённый словами Нальянова, снова внимательно листал дневник Анастасии Шевандиной. Юлиан не ошибся - грязи и сплетен тут было предостаточно. Анастасия подлинно оправдывала слова Нальянова: она ни о ком не говорила доброго, и похоже, подлинно ничего хорошего в людях не видела.
Вельчевский пропускал строки о Нальянове, в которого Анастасия вначале вцепилась по жадности, потом влюбилась, как кошка, но потом на нескольких страницах злобно проклинала, и методично отмечал в дневнике факты и упоминания о тех, кто был на пикнике. Деветилевич, Левашов, Харитонов, Гейзенберг, братья Осоргины. О последних почти ничего не было, лишь мелькали злые насмешки над уродством Лизаветы и скользили уничижительные фразы о её женихе. "В сказочке Иван-царевич целовал жабу - и она становилась принцессой. Но наша жаба-Лизонька нашла Ивана-дурака, и от брачной ночи глупо ждать чудес..." Вельчевский поморщился от этой безжалостной и циничной фразы. Не менее резко Шевандина писала о Гейзенберге и Харитонове. Жалкие глупцы и недоноски, готовые всю жизнь повторять чужие мысли, ничтожества.
Но, помимо ругани, проступали и факты.
Харитонов пытался ухаживать за самой Анастасией, но жалование преподавателя гимназии на полставки было в её глазах смехотворным. Оказывается, молодой человек делал предложение. Анастасия ответила, что не хочет торопиться с замужеством, считая, что стоит оставить этого дурака как запасной вариант, но покуда она считала, что может претендовать на что-то и получше. Записи эти датировались концом февраля. В феврале у Анастасии была связь с Нальяновым.
Саму Анастасию романтика никогда не интересовала. Она с завистью поглядывала на роскошные нальяновские апартаменты. И это - летняя резиденция! Видела она и пятиэтажный особняк Чалокаевой на Шпалерной и дом самого Юлиана на Невском. Анастасия была практичной и умной, себе на уме, наивность утратила рано, и потому внимательно слушала все ходящие вокруг Нальянова сплетни. Картинка вырисовывалась странная: Ростоцкий, старый маразматик, рисовал сынка начальника полиции юным вундеркиндом, Елена описывала галантного кавалера и умницу, рассказы Левашова намекали, что Нальянов не дурак приволокнуться за девицами, при этом - чрезмерно избалован дамским вниманием, и намекнул, что Юлиан Витольдович - мужчина, понимающий толк в женщинах и превосходно разбирающийся в них.
Анастасия не была страстно влюблена, но решила, что получит Нальянова в мужья, чего бы ей это ни стоило, и спросила мнения одной из великосветских замужних особ. Та дала ей совет - надо отличаться от толпы девиц, быть равнодушной и холодной, не пытаться привлечь его внимание. Избалованные мужчины привыкли, что женщины сами бегут к ним в объятия. Она же должна заинтриговать его недоступностью. Сначала нужно заговорить, но в разговоре надо быть ни на кого не похожей, потом проявить к нему холодность и не позволять приблизиться. Пусть чувствует, что она - добыча нелёгкая. Так она охладит его пыл и осторожно заставит усомниться в собственной неотразимости.
Анастасия была в восторге от этого плана. Но из него, увы, ничего не вышло. Как она не пыталась заинтриговать Нальянова - он не интриговался. В итоге она все же добилась своего другим путём, но мерзавец вскоре укатил за границу, не оставив для неё даже привета.
Что до Павлуши Левашова, то ему, единственному наследнику состояния дяди, по мнению Анастасии, побираться не придётся, но старик Ивашов требовал его брака с Дашкой Шатиловой. Анастасия насмешливо свидетельствовала, что дурочка Анюта, пожалуй, кажется Павлуше куда посмазливей, недаром же крутится рядом да читает глупышке сентиментальные проповеди о народных скорбях. Так, глядишь в постель и затянет... Пока же, по наблюдениям Анастасии, Левашов зарабатывал доносами в полицию на коллег, в марте она видела его со знакомым ей филёром в кафе.
Вельчевский снова подивился цинизму девицы, и продолжил чтение.
Об Аристархе Деветилевиче Шевандина писала зло и насмешливо, особенно о его ухаживаниях за Климентьевой. Впрочем, если Элен узнает о былых похождениях и шалостях Деветилевича, брак ему не светит, придётся ходить в драных носках и потёртых кацавейках.
Через несколько страниц замелькали новые строки, теперь о Климентьевой. Анастасия узнала о знакомстве Елены с Нальяновым. "Рыжая сучка считает себя неотразимой, а сама просто бездарная дура и пустая кукла"
При этом во всем дневнике было всего несколько строк о Гейзенберге, однажды вскользь упоминалось, что он был на дне рождения Элен Углицкой, той самой светской особы, что делилась с ней умением свести с ума мужчину. Сама Элен Углицкая упоминалась часто, с некоторой долей уважения: "своего не упустит и себе на уме", эти характеристики звучали по сравнению со всем прочим самым лестным комплиментом.
Несколько последних абзацев в дневнике были посвящены новому гостю - Андрею Дибичу. Анастасия от кого-то узнала, что молодой человек, сын высокопоставленного отца, совсем не беден и служит при посольстве в Париже. У неё возникли виды на молодого дипломата, но тут она заметила, что Дибич не сводит глаз с Елены Климентьевой. Затеять интригу кроме того мешало присутствие Нальянова, которого Анастасия теперь ненавидела всем сердцем, однако, предпринять против которого ничего не могла, ибо нрав последнего хорошо знала и боялась переходить ему дорогу.
В дневнике была и записка. Не очень-то сильный во французском, Вельчевский всё же перевёл её. "Тот, кто не может сказать вам о своей любви при всех, готов сегодня ночью открыть вам тайну своего сердца. Поднимитесь через чёрный ход под ивой на второй этаж после полуночи. Мы будем одни. Ю.Н." Это было интересно, но не более. Девицу убили не ночью, а среди бела дня. Однако почерк не совпадал с инициалами, ибо руку Нальянова Вельчевский хорошо знал.
Вельчевский вышел на порог полицейского участка и закурил. Несмотря на вал грязи, он не находил в дневнике Анастасии ничего, что могло бы указать на причину её смерти, разве что слова о Левашове. Точно ли тот - осведомитель охранки? Это должен знать Нальянов. Но убивать её, чтобы скрыть это?