Снова ступает она с освещенного пустыря в темноту. Ей страшно, но бежать она не смеет, так как боится расплескать содержимое банки.
А бандиты идут сзади, перебегают за ее спиной дорогу, произносят какие-то до удивительности знакомые фразы, подхихикивают. Снова донеслись звуки «Амурских волн» и слова: «Ветер сибирский им песни поет». И опять проникло в сердце Надежды Георгиевны беспокойство, то самое, прежнее, отдельное от бандитов и банки с похлебкой.
И в какой-то момент оказывается Надежда Георгиевна в просвете – на поляне ли, на просеке… Снова освещена она ослепительным светом. И снова ничего не может она заметить вокруг, только видит, что одета она точь-в-точь, как те скандинавские женщины: длинная голубая юбка, кружавчатая кофта с кружавчатыми же манжетами. На пальцах поблескивают острые многогранные перстни.
Снова все стемнело, и опять Надежда Георгиевна пустилась бежать, но капли горячей похлебки обжигают ей босые ноги. Да – вспоминает Надежда Георгиевна – а ведь скандинавки-то были в белых туфельках на высоком каблуке. А впрочем, по лесу удобнее бежать босиком.
А бандиты совсем уж рядом. Один из них говорит ей голосом, какой можно услышать только на Даниловском или на Шаболовке: «Бежи, бежи!»
И второй голос, какой можно услышать только на Тишинке: «У-у-и-их!»
И третий, какой можно услышать только на Курском или на Ваганьковском: «Дура, дура!»
«Дура, дура», – отвечает им Надежда Георгиевна.
И вправду,
дура – думает она – ну что я стараюсь, иду мелкими шажками. И припускается она бежать что есть мочи. И снится ей, что она почти летит, все кругом промелькивает, поблескивает, а бандиты не отстают, хоть и не перегоняют ее. И тут она начинает кричать: «Дима! Дима!», а потом: «Валерий! Валерий!»
Но я, очевидно, спал очень крепко, так как ничего не слышал. Валерий тоже говорил, что ничего не слышал. То ли показалось Надежде Георгиевне, что она кричит, так ведь бывает во сне, то ли она хотела закричать, а получился слабый всхлип – и так ведь тоже бывает во сне.
Наконец, выбегает Надежда Георгиевна к нашему освещенному клочку земли, усеянному стеклышками и огороженному глинобитным валиком, как могилка или палисадничек какой. И видит, что пусто, да и у нее самой уже нет в руках банки из-под кильки. Никого нет. Ничего нет. Ни банки, ни меня, ни Валерия, ни Мишки. И стоит Надежда Георгиевна в своем скандинавском наряде и босая и смотрит на это освещенное место, похожее не то на палисадничек, не то на могилку.
Людские женщины (Посудомойки)
1975
поэма
Возле самой Мойки Жили две посудомойки В кафетерии служили Возле Мойки жили А кругом дворы, помойки Да вода в известной Мойке А в дому – посудомойки Две посудомойки Только как-то вечерком Слышат шепот под окном Слышат шепот под окном Как-то вечерком Ну, под самым под окном Этот случай им знаком Случай им знаком Да, знаком Дело им обычное Дело им привычное Одиноко жили девы Потому привычно дело Что второй, что первой деве Им привычно дело Вот какое дело Отворили окна в дворик Видят под окошком двое Как всегда, но вид у них Вид у них Непонятных и чужих Как попали в дворик Не увидел б дворник Очень вид у них Непонятных и чужих Так воздушны и легки Только видно – мужики Хоть воздушны и легки Видно – мужики Ну, обычно – пригласили Двери плотно затворили Двери плотно затворили Подошли еще проверить Плотно ль затворили двери И одна другой: Проверь Плотно ль затворили дверь Не нагрянул б дворник В проходной наш дворик Жили так небойко Две посудомойки Сразу пришлецов двоих Непонятных и чужих Непонятных и чужих В ванну проводили Воду им пустили Чтобы снять усталость с них Непонятных и чужих Да и чтобы вымыть их Непонятных и чужих Пришлецов двоих Ноги вымыли им сами Вытерли их волосами Вытерли их волосами Все по бедности позорной Ну, ни тряпочки узорной Ни тряпицы незазорной Вот и вытерли им сами Ноги волосами Волосами Постелили вмиг скатерку Баклажанную икорку Ставят тут посудомойки Да какую-то настойку Да какую-то настойку Лишь одну настойку Ох, одну настойку Дело не в попойке Для посудомойки Вовсе не в попойке Говорит один из них Непонятных и чужих: Вам за вашу доброту мы откроем тайну ту — Завтра здесь на этом месте Город где стоит суровый Будут лишь кусочки жести Где бумажка, а где провод Завтра будет страх и стоны Завтра будет стон и страхи Завтра будет пепла тонны Завтра будет тонны праха Будет стон и смертный запах Уходите-ка на Запад Говорит второй из них Непонятных и чужих: Вам за вашу доброту Мы откроем тайну ту — Завтра мы огонь и трепет Наведем на этот город Было горы – станет пепел Было пепел – станет горы И рассыпится все разом Что в покое и что в росте И рассыпится все мясо И рассыпятся все кости Будет стон и смертный запах Уходите-ка на Запад А за что? – посудомойки Возражают им нестойко Возражают им нестойко Две посудомойки Черт-те что воображают И нестойко возражают Возражают им нестойко Ведь они посудомойки Лишь посудомойки За грехи их и за злобу — Отвечают сразу оба За грехи их и за злобу А грехи их все крепчают — Сразу оба отвечают Злоба их крепчает — Оба отвечают Говорит одна девица: Не извольте прогневиться Если пятьдесят вот здесь Человек хороших неужели город весь Можно уничтожить Отвечают: если здесь Пятьдесят хороших Мы оставим город весь Ради тех хороших Говорит одна девица: Не извольте прогневиться Если сорок девять здесь Человек хороших Неужели город весь Можно уничтожить Отвечают: если здесь Сорок девять хороших Мы оставим город Ради тех хороших Ну а если двадцать здесь Человек хороших Неужели город весь Можно уничтожить Отвечают: если здесь Двадцать есть хороших Мы оставим город весь Ради тех хороших Ну, а если десять здесь Человек хороших Неужели город весь Можно уничтожить Отвечают: если здесь Хоть один хороший Мы оставим город весь Где же тот хороший Говорит одна из них Тихо одному из них: Вон хороший человек Лучше не сыскать вовек На подружку намекает На подружку намекает Да – пришелец отвечает Говорит другая из них Тихо так другому из них: Вон хороший человек Лучше не сыскать вовек На подружку намекает На подружку намекает Да – пришелец отвечает Хорошо – сказали им Город cей мы пощадим Город сей мы пощадим Пощадим Ради вас, а не людей Пощадим мы город сей Унесем огонь и дым Город сей мы пощадим Пощадим Только вымолвили фразу И исчезли оба сразу И исчезли оба сразу Вымолвив лишь фразу Подожди-ка! эй, постой-ка — Крикнули посудомойки Ахнули посудомойки Эй, постой-ка Это, знать, всему иное Это что-то неземное Неземное что-то знать Как же это понимать Как нам понимать После странной неустройки Спать легли посудомойки После неустройки Ночь на всей лежала Мойке Да не только Мойке А на утро возле Мойки Где живут посудомойки Собралася вдруг толпа Преогромная толпа Возле самой Мойки Вышли к ним посудомойки Говорят им: так и этак Вашу мать разтак, разэтак Выдавайте нам людей Что сидят у вас, блядей Мы вас сотню раз подряд Выдавайте – говорят Выдавайте по приказке Тех шпионов мериканских Тех агентов мериканских Тех агентов и шпиков Мериканских дураков Дураков Говорит одна девица: Не извольте прогневиться Не шпики то, не агенты А обычные клиенты Служащие иль студенты Так, обычные клиенты Видим мы их в первый раз И они ушли сейчас Только что сейчас ушли сейчас Нету их у нас Ах ты, сука! Ах ты, блядь Ты еще от нас скрывать Мериканских тех агентов Диверсантов, резидентов Тех шпионов и шпиков Мериканских дураков Дураков Мы тебя да сотню раз Ты еще скрывать от нас Да еще нас поправлять Ах ты, сука, ах ты, блядь Ну, так все узнаем сами И побили их камнями И побили их камнями Их камнями А на следующий день Ночь ушла, не сходит тень Поднялась Нева высоко Выше крыш и выше окон Словно каменный редут Постояла пять минут И без лишних разговоров Сверху рухнула на город И смела все разом, вместе А теперь на этом месте Лишь пустыня и песок Даже малый колосок Даже малый волосок Летом здесь не вызревает Только ветер завывает Только ветер завывает Завывает Коль ты ангел того света То не слушайся совета