Моника 2 часть
Шрифт:
– Что вы говорите, Хуан? С ума сошли? Как могла я…?
– Вы слишком хорошо вышли из положения! Все словно отрепетировано! Даже появление сеньоры Д'Отремон. С каким ужасом и отвращением она смотрела мне в лицо!
– Хуан, сжальтесь…
– Сжальтесь! Я знаю вас, счастливых, благородного происхождения, с голубой кровью, что значит это слово? Сжальтесь! Вы только и используете его. Я никому не сочувствую, потому что меня никогда не жалели.
– Ренато вам сочувствует. У него есть дружелюбие, доброта, желание вам помочь наперекор всему. Слышали бы вы, как он защищал вас, оправдывал, вспоминая вас в
– Как к брату!
Хуан закусил губу и отвернулся. Несмотря на злобу и ярость, он не мог опровергнуть слова Моники. Он вспомнил, как ребенком Ренато принес все свои сбережения и готов был следовать за ним. Как Ренато нашел его в грязной таверне, в подземелье тюрьмы, подумал о его чистых глазах, верных руках, а также о последних словах Бертолоци, той правде, в которую верил наполовину. Он помнил изучающий взгляд Франсиско Д'Отремона, когда тот сжимал его руку, тряс, словно пытался проникнуть в его сердце и кровь, всмотреться в душу, понять, действительно ли его сын этот презренный мальчишка, приговоренный к виселице безумным желанием мести Бертолоци, которого Хуан иногда звал отцом. Прошлое, подобно горькой пене, дымкой отвращения пронеслось перед глазами, и воспоминание исчезло, как испуганный зверь, когда он грубо отмахнулся от него:
– О, хватит! Чего вы добиваетесь? Чего ждете от меня?
– Уезжайте, Хуан. На коленях вас умоляю. К чему все доводить до конца? К чему так упорно стремиться проливать кровь? Я совершенно уверена, что в вашей душе есть сострадание. Сжальтесь, ведь вы способны понять. Вы не зверь, а человек, Хуан, и как мужчина должны сделать это для бедной женщины, которая умоляет, просит. Уезжайте, Хуан! Скажите да!
– Я пока не могу ответить.
– Не отвечайте, а уходите. Уходите, пока ночь. На рассвете поднимете якорь, а когда взойдет солнце, вы будете уже далеко. Не говорите ничего, если ваша гордость страдает, но уходите, Хуан. Уходите!
Она встала на колени, протянула руки; затем склонилась и закрыла лицо руками, а слезы тихо просачивались сквозь пальцы. Хуан смотрел, и в голове сверкнула уверенная мысль. Встревоженный и взволнованный, он чувствовал, как его переполняет волна странного сострадания, словно борьба потеряла смысл, словно слезы бывшей послушницы одолели его гордость, ревность, злобу и любовь.
Он шагнул по влажной земле. Дождь прошел, далекий рассвет брезжил в небесах. Взглядом он словно хотел охватить весь пейзаж, и заметив негритенка, слонявшегося поблизости, он позвал:
– Колибри, Колибри!
– Я здесь, хозяин. Все готово. За деревьями, что за церковью, я спрятал лошадей, когда увидел, что началась неразбериха. Пойдемте, хозяин?
– Да, Колибри, пойдем. Прямо сейчас пой… – он прервался, услышав странный шум и далекий свист, и растерялся: – А? Что это?
– Не знаю, хозяин. Кто-то свистит.
– Сеньор Хуан, сеньор Хуан, – Ана с жаром шептала. – Это я, сеньор Хуан, не кричите. Не кричите, рядом охранники.
– Какие охранники?
– Охранники, которых сеньор Ренато поставил сторожить; никого не впускать и не выпускать, наверное, чтобы вы не сбежали.
– Что ты сказала? Я сбегу?
– Так велел хозяин. Я слышала, как он сказал сеньору нотариусу. Не хочет, чтобы вы сбежали, потому что утром должны жениться. Ай, Боже мой!
– Сторожить, сторожить меня. И кто велел рассказать об этом?
– Я же сказала, никто. Но я увидела их и подумала: лучше знать и можно безопасно пролезть через окно.
– Какое окно?
– Я не сказала? Ай, Господи, не сказала! У меня голова раскалывается из-за всех этих страхов и проклятого Баутисты, который хорошенько пнул меня, чтоб изъели его муравьи с ног до головы.
– Ты договоришь, наконец? – выходил из себя Хуан.
– Сейчас, сеньор Хуан. Все меня поторапливают. Сеньора Айме послала найти вас, и сказала… Дайте-ка вспомнить… Ах, да! Сказала, что в отчаянии, потоками льет слезы и больна от такого количества слез…
– Она велела все это мне сообщить?
– Да, сеньор. Это и многое другое, что я уж и забыла. Но она вправду испугана и не зря, надо видеть, как на нее глядит сеньор Ренато. Я видела его глаза, когда он запирал дверь. Будто голову потерял, а она перепугалась и хочет, чтобы вы пришли.
– Чтобы я пришел куда?
– Вон туда, к маленькому окошку. Она заставила меня вылезти оттуда, потому что хозяин Ренато запер ее и сказал много страшного. По-моему, если вы не поженитесь, он убьет всех, потому что также поступил бы сеньор Франсиско, мир его праху. А сеньора Айме ждет вас у окошка, и сказала… Что если не поговорит с вами этой ночью, то убьет себя.
– Убьет себя? – презрительно усмехнулся Хуан. – Как будто она может пойти против себя самой. Как же, убьет себя!
Скрестив руки, Хуан смотрел на ее глупое лицо. Затем резко повернулся спиной и приказал Колибри:
– Пойдем!
– Да, хозяин, идем. Берем лошадей?
– Вы едете на лошадях? – спросила Ана удивленно. – Докуда?
– Прямо в преисподнюю! Так и передай хозяйке.
– Говорю же, если вы выйдете из усадьбы, то не пройдете через охрану. Их порядка сотни, и все вооружены. Хозяин Ренато велел открыть оружейную комнату и дал охранникам по оружию. Я видела два орудия у двух, которые расхаживают туда-сюда, все в доме их видели.
– Все? Так значит, это ловушка! – воскликнул Хуан. – Когда Моника де Мольнар умоляла меня уехать ночью из Кампо Реаль, она знала, что люди готовятся меня арестовать или убить. Разумеется, какую теперь ценность имеет моя несчастная жизнь, раз она уже купила спокойствие для Ренато? Ведь только он важен. А я поверил ее слезам, слушал ее мольбы!
– О ком вы говорите? – спросила Ана, не понимая ни слова.
– Какая тебе разница? Беги и передай своей проклятой хозяйке, что я приду. Иди.
– Бегу и лечу! – воскликнула Ана удаляясь и бормоча: – Как же она обрадуется! Теперь у меня появится кольцо, ожерелье, и серебро, как обещала хозяйка.
– Хуан, это ты? Это ты?
Словно не веря глазам, Айме протянула руки из высокого и узкого окна. Перед ней, в маленьком, уложенном плиткой дворе, Хуан остановился, скрестив руки. Холодная, глухая и леденящая злоба, еще более ужасная, чем все его вспышки ярости, заполнила его до краев, выплескиваясь через глаза, настолько надменные, свирепые и пронзительные, в которых Айме де Мольнар прочла только одно слово: месть. И по-настоящему испугавшись, она взмолилась: