Моника 2 часть
Шрифт:
– Ты не откроешь окно? Этой ночью словно не хватает воздуха. Мне снова стало душно, как в первые годы жизни на этой земле.
Тихая и предусмотрительная Янина быстро и расторопно распахнула окно в просторной спальне Софии, но в роскошных покоях все осталось по-прежнему. На усыпанном звездами темном небе ни порыва ветра, ни облачка. Стояла безлунная ночь, звезды сплетались в узоры, напоминая серебряные сети на бархатном небосводе. Мягко шагая, бледная владычица Кампо Реаль приблизилась к окну, а стройная и взволнованная Янина почтительно уступила
– Долгое время я ненавидела эту землю, в которой столько красоты: поля, небо, жаркое солнце, безмолвные ночи. Сколько прошло таких ночей, когда я задыхалась и отчаянно бродила по этим тропам!
София махнула рукой к неясным очертаниям затихших полей, чувствуя, как нахлынула волна воспоминаний, жгучих воспоминаний первых месяцев замужества, горьких воспоминаний долгих лет, когда каждую ночь она ждала Франсиско Д'Отремона, с острой досадой подсчитывая, в скольких руках он забывал ее имя, с чьих губ пил любовный мед, а к ней лишь приходил с улыбкой и почтительной мягкостью, с любезным и холодным уважением.
– Вы не ляжете, крестная? Вам нужно отдохнуть.
– Этой ночью мне не спится. Давай поговорим, Янина. Ты выслушаешь меня?
– Конечно, крестная.
Янина машинально склонила голову с обычным холодным уважением, но трепет охватывал сжатые у груди руки, прикасаясь к письму. Там лежало доказательство, ужасное оружие, кинжал, метким ударом которого можно поразить ненавистную соперницу. Но соперницу в чем? Опустив голову, разглядывая саму себя и опостылевший национальный костюм, широкую цветастую юбку, она перевела взгляд на тонкие смуглые руки. Изящные и красивые, тщательно ухоженные, цвета светлой меди, породистые, судорожно сжатые, словно хотели ухватиться за невозможно желаемое, руки одновременно чистые и чувственные, благородные и порочные, в которых, наконец, оказалась судьба Айме.
– Ты устала? Присядь, Янина.
– Нет, крестная, я не устала, – заявила Янина, с трудом сдерживая нетерпение. – Но боюсь, вы переутомились.
– Да, мое сердце работает медленно, оно любило и много страдало. Это естественно. Но оставим это, хочу поговорить о Ренато. Ради него нужно создать в доме полный покой. Он нужен Ренато, только в такой среде может жить его сердце, такое чувствительное, нежное и страстное. Ренато как ребенок, Янина. Несмотря на годы, силу, мужскую гордость, его нужно опекать. Не знаю, поймешь ли, но должна понять, дабы не считать меня неблагодарной… Вам с Баутистой лучше уехать.
– Как? Что? – горестно удивилась Янина. – Вы прогоняете нас, крестная?
– Зачем произносить такие некрасивые и неправильные слова? Нет, Янина. Твой дядя вернется во Францию и будет порядочно его проводить. Как тебе мысль попутешествовать по Европе?
– Я хочу находиться рядом с вами, крестная, и мне больше ничего не надо.
– Я ждала такого ответа. Я благодарна тебе, но ты так думаешь поначалу. Постепенно мысль о поездке станет занимать тебя все больше. Я буду тосковать по тебе, для меня это настоящая жертва.
– Вы считаете, сеньор Ренато не хочет видеть меня, правда?
– По крайней мере, лучше на время предотвратить возможность видеть Баутисту. А ты напоминаешь о
– Если сеньор Ренато вернет должность моему дяде, то проблемы исчезнут. С ним их не будет. Сеньор Ренато слеп и не знает, где враги, а где друзья. Он не может их различить.
– Янина, почему ты так говоришь? – сурово прервала София.
– Крестная, вы же сами прекрасно об этом знаете.
– Возможно и знаю, но нехорошо так выражаешься. Почему ты так говоришь? Кто тебе сообщил? Ты видела или слышала что-то?
Янина держала руки на груди, ощупывая твердую бумагу письма, но ее лицо оставалось бесстрастным, ничто не выдало сжигавший ее огонь. Мягко и вежливо оно солгала:
– Я лишь сказала то, что знаю, крестная. Простите меня.
– Ничего страшного, я понимаю твои чувства. Я благодарна и люблю тебя, доченька, и никогда не брошу. Понимаешь? Если не понравится в Европе, ты можешь вернуться ко мне, а когда там или здесь захочешь выйти замуж за хорошего молодого человека твоего уровня, я дам тебе приданое, с ним ты ощутишь себя хозяйкой жизни.
– Благодарю вас, крестная. Я надеялась на это, – заметила Янина холодно, хотя и вежливо.
– Понимаю, что огорчила тебя. Иди отдыхай. Ты как будто нервничаешь и беспокоишься. Иди, поищи дядю, расскажи ему, что он вернется во Францию не с пустыми руками, а с деньгами, чтобы жить, не работая, или открыть свой счет или маленькое дело.
– Благодарю вас еще раз, крестная.
Янина машинально поцеловала руку Софии, а затем удалилась. Она остановилась у закрытой двери кабинета и коснулась письма. Сердце выскакивало из груди, а губы горели огнем безнадежной страсти, и с горькой обидой она злобно пробормотала:
– Выгонять меня из этого дома, отдалять от него. Посмотрим, кто уйдет!
Пристально и тревожно всматриваясь, Айме прошла в конюшни. Бывшего мажордома не было нигде: ни в хлеву, ни в помещении для батраков, ни там, где хранился корм для скота. Айме избежала встречи с сонным парнишкой-охранником, прошла под арками и удивленно остановилась перед изящной темной фигуркой Колибри на груде сена, который что-то украдкой поедал.
– Колибри, что ты здесь делаешь?
– Я… ничего, ем. Но я не крал пирог. Ана сказала…
– Подойди и говори тихо. Где Хуан Дьявол? Почему ты не с ним? Не знаешь, где он? Отвечай!
– Но я правда не знаю, где он, хозяйка. Он ушел утром на завод, – и таинственно добавил: – Он забрал двух коней. Сначала одного, потом другого, и сказал, чтобы я ни с кем не разговаривал, даже если меня будут искать и спрашивать. Я весь вечер прятался, пока не ушел этот скверный старик, который бьет людей, Баутиста, не он ли?
– Баутиста? Баутиста ушел?
– Да, хозяйка, ушел. Он сложил в мешок одежду, две буханки хлеба, сыр. Положил мешок в переметную сумку, одел куртку и шляпу, взял ружье и уехал на черном ослике.