Монтаньяры
Шрифт:
Глава VIКОНЕЦ МОНАРХИИ
Еще ни один из королей Франции не возвращался в свою столицу с таким позорным «триумфом», как Людовик XVI, когда запыленная берлина под конвоем Национальной гвардии притащилась обратно в Париж. Народ, заполнивший улицы, смотревший из всех окон, с крыш и деревьев, встретил короля угрюмо. Но среди горьких чувств, которые испытывали все, хотя и по разным причинам, меньше всего, пожалуй, было удивления. О планах бегства знали все — от Лафайета до последней торговки Центрального рынка.
20 июня поздно вечером три приятеля вышли из Якобинского клуба. Дантон, Демулен и Фрерон у церкви Святого Роха встретили патруль, и, услышав топот его шагов, Демулен
Компания разделилась: Дантон и Демулен пошли к Сене, чтобы перейти к себе на левый берег; Фрерон продолжал путь по улице Сент-Оноре. Наутро в восемь часов Дантон еще спал, когда к нему ворвался Фабр д'Эглантин с криком: «Вставай! Король сбежал!» Подымаясь с кровати, Дантон бросил: «Лафайет отвечает за это. Но теперь он попался!» Поспешно одевшись, он направился в Клуб кордельеров, где уже все бурлило. Поднявшись на трибуну, Дантон обрушился на короля, на «австриячку». Казалось, их бегство положило конец каким-то его колебаниям: «Национальное собрание, узаконив наследственность трона, обратило Францию в рабство! Отменим навсегда звание и должность короля; превратим королевство в республику!»
Подготовленные проповедью Марата, санкюлоты, собравшиеся в клубе, бурно одобряли резкую революционную речь Дантона. Немедленно приняли воззвание, в котором члены клуба давали клятву, что каждый из них готов пронзить кинжалом любого тирана, который посягнет на Революцию. На другой день они утвердили гораздо более серьезный текст петиции Собранию, требовавшей свержения монархии и установления Республики, которую тут же написал Робер. Этот документ настолько важен в истории Революции, что нельзя не привести из него хотя бы некоторые, наиболее важные места: «Отныне Людовик XVI для нас ничто, если он не превратится в нашего врага. И вот мы теперь в таком же положении, в каком были при взятии Бастилии: свободные и без короля. Остается выяснить, стоит ли назначать другого.
Общество друзей прав человека полагает, что нация должна все делать сама или через своих выборных и сменяемых должностных лиц. Оно полагает, что ни один человек в государстве не должен обладать по справедливости такими богатствами, такими прерогативами, чтобы иметь возможность подкупать представителей политической администрации; оно полагает, что в государстве не должно быть ни одной должности, недоступной для всех граждан этого государства, оно, наконец, полагает, что чем значительнее должность, тем более кратковременным должен быть срок пребывания на ней.
Уверенное в справедливости и величии этих принципов, оно больше не может скрывать от себя, что королевская власть, тем более наследственная королевская власть, несовместима со свободой.
…Законодатели, вы получили хороший урок; знайте же, что после того, что произошло, вам не удастся внушить народу ни малейшего доверия к чиновнику, именуемому королем… Поэтому во имя отечества мы заклинаем вас либо немедленно объявить, что Франция уже больше не монархия, что она — республика, либо по меньшей мере подождать, пока все департаменты, все первичные собрания не выскажут своих пожеланий по этому вопросу, прежде чем вторично надеть оковы монархизма на самую прекрасную страну в мире».
Это — первый народный политический манифест, не только провозглашающий идею республики, но и требующий ее практического установления. Он отличается поразительной смелостью, поскольку идея республики даже для революционной Франции была совершенно новой и необычайно смелой. Вспомним, что ни один из великих французских мыслителей не выдвигал этой идеи, что Руссо, например, считал республику пригодной только для маленьких стран, но не для таких, как Франция. Дантон, его друзья в Клубе кордельеров без колебаний заняли наиболее передовую, революционную позицию. Тактически был избран благоприятный момент, когда страна, потрясенная бегством короля, его изменой и лживостью, как никогда ранее испытывала недовольство монархией. Казалось, все благоприятствовало тому, чтобы смелое требование кордельеров воплотилось в жизнь. Оно до конца отвечало
Вот о чем беспокоились заседавшие одновременно с кордельерами на другой стороне Сены, в Манеже, депутаты Учредительного собрания. Страх побуждал их действовать. Собрание берет на себя верховную власть. Буржуазия, «собственники», как открыто заявил Барнав, игравший в те дни роль вождя, должны вооружиться и охранять государство. «Следует отметить, — с горечью пишет Жорес, — что ни Петион, ни Робеспьер, ни один из демократов крайне левой не пытались протестовать против столь буржуазных речей Барнава». Пожалуй, скорее они были монархическими. Никакой демократической и республиканской альтернативы никто в Собрании им не противопоставил. Никто среди левых с такой ясностью не понимал остроты и ответственности момента, как Робеспьер. Однако он не возражал против консервативных решений Собрания. Открыто присоединиться к ним он тоже не мог. Ведь так он перечеркнул бы завоеванную им с таким трудом репутацию наиболее последовательного защитника идеи народного суверенитета, всеобщего избирательного права, демократии для народа. И он занимает двусмысленную и противоречивую позицию. Робеспьер ни в коем случае не выступает в защиту Людовика XVI, но он отмежевывается, по существу, и от республиканской программы кордельеров. Шедевром двойственности была знаменитая фраза, произнесенная им в тот день: «Пусть, если угодно, меня обвинят в республиканизме; я заявляю, что мне внушает отвращение всякий образ правления, когда властвуют смутьяны». Но кто в здравом уме мог обвинить его в «республиканизме», если он выражает отвращение к «смутьянам», то есть к кордельерам, требовавшим республики? Робеспьер трезво рассудил, что сила — Национальная гвардия, состоявшая лишь из «активных» граждан, из буржуазии, на стороне Барнава, Ламета, Лафайета. На их стороне и подавляющее большинство в Собрании.
Но эту расстановку сил видел и Дантон. Он помнил также, что 14 июля 1789 года и в октябрьские дни того же года народ победил, действуя в союзе с буржуазией. Клуб кордельеров, даже вместе с тяготеющими к нему многочисленными братскими обществами, нуждался в союзниках. Теперь все помыслы Дантона именно об этом. Естественно, что их следовало искать прежде всего в Якобинском клубе, где левые, особенно Робеспьер, были гораздо сильнее, чем в Собрании.
Неподкупный завоевывал здесь признание своей последовательностью и твердостью в защите идеи народного суверенитета, он не пропускал ни одного заседания и выступал при любой возможности, хотя его речи удивительно монотонны и состоят из повторения общих мест. Но кто может сравниться с ним в добросовестности и трудолюбии? 17 июня срочно потребовалось подготовить проект послания местным обществам, филиалам Якобинского клуба о проведении выборов в будущее Законодательное собрание. Он оказался единственным, кто взялся написать текст за 48 часов. Его включают в состав Корреспондентского комитета, определяющего своими директивами политику местных филиалов клуба. О его растущем влиянии говорит также избрание Робеспьера общественным обвинителем уголовного трибунала Парижа. В клубе знают о широкой популярности Робеспьера в народе.
Сегодня, 21 июня, зал собрания в капелле Якобинского монастыря, где клуб заседает с 29 мая. переполнен. Ведь должен решиться вопрос — пойдет ли клуб за Собранием, поддержит ли он его консервативную политику или отвергнет ее. Не случайно все «умеренные» депутаты Собрания тоже явились сюда. Они опасаются Робеспьера, несмотря на его сдержанность в Собрании. Напротив, Дантон, который ищет союзника для республиканской политики кордельеров, рассчитывает обрести его в лице Робеспьера.
Неподкупный произносит очень решительную по тону речь. Он обвиняет в предательстве все Учредительное собрание. Робеспьер справедливо указывает, что сам Людовик XVI в оставленном им вызывающем послании «подписывается в том, что он совершил побег», что «он уезжает, чтобы вернуться вновь поработить нас». И вот Собрание в своих декретах «притворно называет бегство короля похищением». «Нужны ли вам другие доказательства того, что Национальное собрание предает интересы нации?»