Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
Другое специфически женское занятие, способствующее обмену идеями, — забота о воде. Забота эта приводит обычно с кувшином на голове к источнику, расположенному на отшибе от деревни. Лет пятнадцать назад, — рассказывает Раймонда Марти из Монтайю, — пошла я по воду в компании Гийеметты Аржелье из Монтайю. Гийеметта мне и говорит:
— Ты видала добрых людей (еретиков, если по-другому сказать) в отцовском доме?
— Да, — отвечаю я.
— Эти добрые люди, — говорит мне тогда Гийеметта, — добрые христиане. Они держатся той римской веры, что и апостолы Петр, Павел и Иоанн... (III, 103).
Формы общественной жизни женщин берут свое во многих других местах: на кухне в вечерний час перед приходом мужчин с работы; в постели, если их по трое на одну кровать, крестьянок и дам благородных (III, 67; II, 291, 366); при выискивании другу друга вшей (I, 462—463; III, 288); на деревенской площади (I, 335—337, 316) — впрочем, это в большей степени место политического и мужского общения; при покойниках, которые — пока их обмывают, обихаживают, хоронят, поминают — вновь на какое-то время от агонии до погребения возвращаются в ведение женщин, как это было во младенчестве. Или просто в повседневной взаимопомощи: женщина у женщины, domus у domus, бедность у менее бедного хозяйства заимствует то сито, то возможность воспользоваться печью; вместе прядут шерсть; и болтают, болтают: обратите внимание с этой точки зрения на поведение Алазайсы Рив и Брюны Пурсель в Монтайю [527] .
527
I, 254. См. также гл. II: погребальный обряд Понса Клерга и женские разговоры при агонии Гийеметты Бело. См. также I, 314 — 315: брюзжание монтайонских женщин после похорон Мангарды Клерг. Женская болтовня по возвращении от постели умирающего: I, 240. О «взаимопомощи» см.: I, 386.
Как урчание в животе великана, женское бормотание слышится в любой деревне. Оно не оставит без внимания, при множестве других тем, ни ересь такого-то, ни беременность такой-то [528] . Чтобы оценить истинный и отнюдь не пустяковый вес такого рода пересудов и болтовни, надо, прежде всего, подчеркнуть, что крестьянки этой эпохи, как правило, ни более, ни менее образованы, чем их партнеры-мужчины. Длительной дискриминации, которая наступит позднее, с появлением приходской школы, предназначенной преимущественно для мальчиков, не существует или практически не существует. Поэтому женская речь этого периода настолько же исполнена смысла и серьезности, что и речь мужская. Ибо первая еще не обесценена школьной наукой, которая превознесет вторую. В ту эпоху неполноценность женщин была неоспорима, но связывалась с их физической слабостью или специализацией на работах, считавшихся второстепенными (кухня, огород, доставка воды, материнство, уход за детьми). В женской речи было не меньше смысла, чем в ее мужском эквиваленте.
528
I, 310: Алазайса Азема разносит «монтайонский слух» (sic) о сомнительных амурах Беатрисы де Планиссоль с Пато и Пьером Клергом. О деревенских слухах и пересудах см. также: II, 92. Ср. с нынешними городскими: Morin Е. La Rumeur d’Orleans.
В полуденный час речь эта пользуется на деревне чем-то вроде монополии: когда Гийеметта Клерг приходит к родителям позаимствовать мула для поездки за зерном в Тараскон, чтобы покрыть недород, она обнаруживает дверь закрытой. Это вполне нормально: мужчины вместе с мулом в поле на уборке репы. Зато женщины, иначе говоря, соседки присутствуют, снуют на улице и стоят в проемах дверей своих домов (I, 340). Иногда и отдельный мужчина пройдет, скажет несколько шутливых или озорных слов собравшимся дамам или даже, «заигрывая», сделает вид, будто собирается забраться на какую-нибудь сверху. Следует более-менее наигранный испуг жертв, женщин большей частью замужних:
— Безобразничаешь!
— Да не хуже, чем епископ в Памье! — отвечает псевдосатир, гордый своей выходкой (II, 368, 258).
Интенсивной дневной женской общественной жизни присущ, кроме того, характер повторяемости, даже регулярности. В Монтайю, — рассказывает Алазайса Форе, — Гийеметта «Бенета», Гийеметта Аржелье, Гозья «Белота» и Мангарда, мать кюре, почти каждый день собирались в доме (еретическом) Раймона Бело (I, 416).
Окситанские крестьянки в своем кругу испытывают неодолимую потребность оставить последнее слово за собой. В некоторой степени речь для них идет о том, чтобы отнять у мужчин толику власти и богатства [529] : самые дерзкие не упускают случая призвать к этому самых забитых, которые, впрочем, совершают такое только в мыслях... и остаются преданными своим супругам. Четырнадцать лет тому назад, — рассказывает Раймонда Марти из Монтайю [530] , — я направлялась в дом моего деверя Бернара Марти из Монтайю [531] . Вижу, сидят на пороге его дома Гийеметта «Бенета» и Алазайса Рив (жена Бернара Рива). Они говорят мне:
529
См. II, 415: замечательный текст о быстром, молниеносном зарождении дружбы между двумя крестьянками против мужей (см. также I, 338: аналогичный феномен).
530
III, 107. Раймонда Марти, супруга Гийома Марти и сестра Пьера Мори.
531
Не путать с Бернаром Марти из Жюнака.
— Племяшка, присядь-ка с нами на минутку.
Но я осталась стоять! Тут мне женщины объявляют:
— Вам следовало бы сделать пожертвование еретикам. Когда в ваших руках блага мира сего, иначе говоря, шерсть и всякое богатство, принадлежащее мужу, отделываться подарками — это нехорошо! Ибо еретики — это добрые люди.
— Не видать еретикам моего добра, — отвечаю я женщинам…
— Злая ты! И сердце у тебя ледяное! — говорят они мне.
Но я повернулась к ним спиной.
Однако формы женской общественной жизни как таковые лишь косвенно имеют в виду присвоение власти и имущества. Как бы то ни было, и то и другое должно оставаться в основном в руках мужчин и особенно мужей. Общественная жизнь женщин осуществляется скорее на уровне информации и коммуникации, чем на уровне вопроса о влияния, собственно говоря. ...Дамский щебет суверенен! — писал Луи-Фердинан Селин [532] {261} . — ...Мужчины на скорую руку шлепают законы, дамы же заняты делом серьезным: Общественное мнение! <...> У вас нет своих?.. Утопитесь!.. Ваши дамы слабоумные, крикливые дуры?.. Тем лучше! Чем они ограниченнее, упрямее, неисправимее, безумнее, тем они сувереннее!.. Оценка автора «Путешествия на край ночи», очевидно, чрезмерно обща, несправедлива и отмечена грубым антифеминизмом. Впрочем, в Монтайю тоже можно привести пример чего-то близкого тому, что говорит грубиян Селин. Отметим, что в деревне желтых крестов основные структуры власти в руках мужчин, тогда как формы общественной жизни женщин берут на себя изрядную часть информационных функций. С этой точки зрения любопытство монтайонок ко всему, что делают мужчины, представляет собой важный факт. Естественный порядок вещей? Во всяком случае, их любопытство заслуживает того, чтобы войти в легенду.
532
Celine L.-F. D’un chateau l’autre. P 1973, p. 10.
{261}
Луи Фердинанд Селин (1894—1961) — французский писатель. Книга «Из замка в замок» — автобиографическая хроника, изданная в 1957 г.
Когда я жила в доме Раймона Бело и его братьев, — рассказывает Раймонда Тестаньер [533] , — эти Бело надстроили новую светлицу над своей кухней... Подозреваю, что спать в эту светлицу ходили еретики. И вот однажды, в час вечерни, сходив по воду, услыхала я доносящийся из светлицы тихий разговор. Я сразу оставила братьев Бернара и Раймона Бело, которые вместе с матерью Гийеметтой грелись у очага в кухне. Вышла во двор, где как раз была высоченная куча навоза, с которой через щель в стене можно было посмотреть, что делается в светлице. Забралась я на ту навозную кучу, обвела глазом через щель ту самую светлицу, и вижу в углу комнаты Гийома Бело, Бернара Клерга и еще еретика Гийома Отье, он-то и говорил вполголоса. Тут вдруг выходит Гийом Клерг. Испугалась я. Скатилась со своей навозной кучи.
533
I, 459 — 460. О достоверности этого эпизода см.: I, 465, 467, 469.
— Что тебе во дворе надо? — спрашивает меня тот Гийом.
— Подушечку потеряла, я ее на голову кладу под кувшин с водой, — отвечаю я.
— Поди прочь. Иди к себе. Пора уже, — прервал меня Гийом.
Можно до бесконечности приводить примеры такого активного и умножающего слухи любопытства, которое характерно для «слабого пола» Айонского края. В Праде Раймонда Капбланк на весь свет, — и, в частности, Эмерсанде Гарсен, — рассказывает: Здесь, в Праде я видела через дырку в дверях, как Пьер или Гийом Отье еретикуют больного (I, 278). Гордая своим подвигом, Раймонда настолько болтлива, что возникает опасение, как бы инквизиция однажды не явилась разгромить осталь ее отца и матери. В той же Монтайю Гийеметта Клерг, проходя улицей с кувшином воды на голове, замечает двух мужчин в зеленой одежде в доме Бело. Она поворачивает обратно, чтобы разглядеть их получше. Они сразу прячутся: еретики, конечно (I, 347). Алазайса Азема еще менее щепетильна. Крадучись, входит она в дом тех же Бело, выслеживая какого-то «доброго человека» (I, 311). Напрасно раздаются громкие крики встревоженной Гийеметты «Белоты». И еще в Праде Мангарду Савиньян и Алазайсу Ромье настойчиво отправляет в постель — общую для них двоих — Гайарда Отье, жена «совершенного» Гийома Отье: действительно, та хочет окружить максимальной секретностью ночную церемонию, в ходе которой «добрый человек» Гийом должен еретиковать Арно Савиньяна, свекра Мангарды, сраженного тяжелой болезнью. Но хитрая бестия Мангарда, сгорая от любопытства, оставляет чуть приоткрытой дверь, отделяющую ее спальню от кухни, где умирает старый Савиньян. И таким манером, приложив глаз к дверной щели, она может непосредственно наблюдать весь порядок и детали еретикации, проходящей в неверном свете углей, пробивающемся сквозь пепел кухонного очага (II, 149). В Монтайю оба женских клана — кумушки-папистки и кумушки-катарки — шпионят друг за другом и перешептываются, обсуждая противника в час погребения Гийеметты «Белоты» (I, 462).