Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
Итак, Раймон Сикр, проходя мимо дома Амьеля, замечает огни: это освещение и оповещение о посиделках. Он, вероятно, не был на них приглашен. Движимый любопытством, Сикр открывает дверь, но гостей Амьеля ему разглядеть не удается из-за bourrasse (занавеса из грубой ткани), свисающего от потолка до порога. Тем не менее Сикр входит. Не проявляя себя, бессовестно подслушивает, что говорят. Разговор как раз касается еды, в частности хлеба.
— Боюсь, — с напускной скромностью говорит гостям Риксанда Амьель, — что хлеб моей выпечки вам не по вкусу. У нас, горных женщин, все не так, нет у нас тонкого сита. И даже доброго хлеба замесить не умеем!
— Что вы, — возражает неизвестный гость, — хлеб ваш был мил да хорош.
— Я так рада, что мой хлеб вам понравился, — заключает польщенная Риксанда.
Заинтригованный, Раймон Сикр хочет узнать, что за люди ходят на посиделки к Амьелям. То, что он затем предпринимает, лучше долгого описания продемонстрирует нам хлипкость крестьянской лачуги, в которой проходят посиделки. Я подошел, — рассказывает Сикр, — к тому углу дома, который был поближе к входной двери, и головой приподнял край крыши дома. При этом я постарался не повредить кровлю. И тогда увидел (в кухне) двух мужчин на скамье. Они сидели лицом к огню, спиной ко мне. На голове у них были капюшоны, и лиц я рассмотреть не мог.
— И сыр у вас мил да хорош, — говорит один из них (значит, тем временем разговор перешел с хлеба на сыр).
— У нас в горах делают отменные сыры, — осмелел Жан-Пьер Амьель.
— Нет, — несколько нелюбезно отозвался его собеседник, — лучшие сыры в горах Орлю и Мерана.
Тему сыра невозможно было обсуждать бесконечно, и другой неизвестный в синем капюшоне, переходя к «рыбному» сюжету, продолжает беседу:
— Рыба, которой вы нас угостили, под стать вашему доброму сыру! Воистину добрая рыба!
— Да уж, — подхватывает первый синий капюшон, ловя мяч на лету. — Эта рыба будет получше и подобрее, чем та, что обычно попадалась мне в долине Аску и в долине Орлю [507] .
— Благое дело совершил тот, кто прислал мне эту рыбу, — вступает Риксанда, искусная кухарка, наготовившая всех этих яств для вечерних гостей. — И Гайарда из Аску тоже была такая любезная. Она приготовила мне масло к этой рыбе. Масло она готовила тайком, в большом страхе! Она была бы лучшей и самой твердой духом из деревенских женщин, если бы не так боялась своего мужа.
507
II, 366. О ловле форели, важном занятии в долинах верхней Арьежи, и об Арно Пикье, рыбаке, см.: HI, 497, 253—195. См. также: Bonnassie, И, р. 109.
— Славная женщина эта Гайарда, — поддакивает один из синих капюшонов, — да вот муж у нее дрянной крестьянишка, паршивый святоша, рваные уши.
Смущенная Риксанда при поддержке сына пытается заступиться за мужа соседки, которого сама между тем чуть раньше назвала пугалом для супруги.
— Муж Гайарды славный человек, — говорит Риксанда, — в разговорах всегда почтительный. И сосед хороший, чужих посевов никогда не потравит, но не потерпит, чтобы и ему устроили потраву.
Ангел пролетел. Чтобы ему лучше летелось, хозяйкино вино пьется чашами. Беседа сразу повышает градус. Она переходит на местные церковно-приходские проблемы. Тут синие капюшоны монополизируют разговор и потихоньку ориентируют его на свою пропаганду.
Первый капюшон:
— Добро бы людям Аску и Соржа обзавестись совместной церковью. Тогда не было бы нужды спускаться в церковь Акс-ле-Терма.
Второй капюшон:
— Нет, не согласен я. Лучше, чтобы у людей Аску не было другой церкви, кроме той, что в Аксе. Иначе расходов не оберешься. Хотя акские и любые другие священники не наставят жителей Аску, как подобало бы. Они заставляют их есть траву, как пастух своих овец, когда соберет их своим посохом.
Первый капюшон:
— Кюре совсем мало наставляют народ. И половины народа (деревни) не бывает на их проповеди, а половина тех, что бывает, ничего не понимает из того, что они говорят...
Мы не знаем, о чем после этого говорилось между Амьелями и двумя капюшонами. Через пятнадцать лет Раймону Сикру больше ничего не вспомнится, и, во всяком случае, он быстро покинет свой наблюдательный пункт под углом крыши... чтобы вернуться к своим баранам (II, 367). Тем не менее я решил почти целиком привести диалоги одного вечера, поскольку они очень хорошо показывают нам, что могло быть в Монтайю или Аску на обыкновенных крестьянских посиделках. Оценили меню. Хорошо отозвались о соседке и, осторожно, о недостатках соседей. Помянули отсутствие храма поблизости и потихоньку начали хулить священников ближнего прихода. Два капюшона, гости семьи Амьель, явно, как и можно было предположить, катарские миссионеры. Один из них не кто иной, как Пьер Отье: нотариус из Акс-ле Терма прекрасно знал людей, нравы, обычаи. Он и сам немного крестьянин, поскольку у него, точнее — в его хозяйстве, есть стадо быков: скотоводу нетрудно поддержать простонародный разговор и потом направить его на антиклерикальные темы. В его сознании это необходимая прелюдия к катарской проповеди.
Проповеди такого рода, включая церемониальную часть, нередки на посиделках в Монтайю и в среде монтайонских изгнанников. В самом деле, маленькая катарская колония в Каталонии представляет собой метастазу Монтайю и Кюбьера за южными склонами пиренейского хребта. Формы общения, свойственные крестьянам и ремесленникам, процветают в этой «колонии» в разные моменты дневного цикла.
Завтраки или семейные застолья по утрам и в полдень, пиршества на двенадцать—пятнадцать персон могут дать случай для диалогов с идеологическим оттенком. Ради единственного «да» или «нет», люди снимают с крюка окорок и отправляются на рынок, чтобы раздобыть рыбы для неплотоядного «совершенного». После, обзаведясь искомым, женщина принимается чистить эту рыбу, а гости обращаются к Белибасту [508] , требуя:
508
II, 33, 184: застолье на двенадцать—пятнадцать персон. О приглашениях на обед и просто закусить между горожанами и деревенскими жителями см., напр.: III, 150, 360-361.
— Речь! Добрую речь!
«Совершенному» остается только исполнять, обращаясь к слушателям, в «...надцатый» раз внимающим пересказу, катарский миф о грехопадении.
Несмотря на полиморфизм этой формы общения, г-жа Б. Вурзе в своей неопубликованной работе, посвященной нашим арьежанам в Каталонии, особо подчеркнула еще и неоценимое значение вечерних застолий и посиделок как элемента перманентного формирования человека общественного. Вечернее застолье — это важнейший эпизод, для которого приберегают лучшие кусочки. По примеру Христа, сотворившего доброе вино под конец свадьбы в Кане Галилейской. Мы поели самых мелких рыбешек из того, что было. — рассказывает Арно Сикр (II, 37). — И еретик (Белибаст) говорит Пьеру и Гийеметте Мори:
— Самую крупную рыбу сохраните на ужин, когда к нам присоединятся Арно и Жан Мори, сыновья Гийеметты, и другой Пьер Мори, брат ее...
В другой вечер Жан Мори [509] , брат доброго пастыря, принес на плече тушу барана, которую украл, готовясь к встрече за ужином у Гийеметты Мори...
После вечернего застолья (в остале хозяйки, бывшей монтайонки) в Сан Матео начинаются долгие крестьянские посиделки у огня. Присутствуют, если не пасут стадо, два взрослых сына хозяйки, а также друзья и родственники, в том числе Пьер Мори. Присоединяется и ватажка прохожих «совершенных», подвыпивший кюре со своей женщиной, побирушки, чесальщики шерсти из мастерской, которой обзавелась Гийеметта. Вновь прибывшие приходят для солидности со своим вином (II, 24).
509
См. ГЛ. XXIV