Морозных степей дочь
Шрифт:
— Тебе сказка, а мне бубликов вязка. Хи-хи, ха-ха.
Слова ее звенели резко, но сразу за ними накатывала эта липкая тишина. Тени, скачущие под светом дрожащей лучины, мельтешили по комнате: то быстро, то медленно, но, что самое неприятное, вовсе не в такт движениям огонька. Тени пришли сами, и свеча им не указ.
Сцепив пальцы в замок, чтоб унять дрожь, герой поздоровался в надежде на реакцию, затем представился по имени.
— Бабушка гадала, надвое сказала: то ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет, — весело прошуршали ветхие шали, укрывающие худое тело на стуле, но силуэт так и не двинулся. — Говори, да не ври, ох, говори, да не ври, — скрипела старуха. — Правда, что ли?! Уснул и спит. Вот те раз. А я-то думала!
На ослабших ногах герой сделал шаг. Ее лицо оставалось скрыто несколькими слоями истлевшего от годов рубища.
— Будет тебе сказка. А мне бубликов вязка. Спи, спи еще. Хи-хи, ха-ха.
Сердце металось, желая вырваться из груди и в одиночку сбежать из мерзкого дома. Герой протянул руку, чтобы тронуть силуэт за плечо и развеять наконец этот морок. И когда до прикосновения оставалась ладонь… ох, он предчувствовал, что это не кончится хорошим. Но нет, фигура не схватила его за руку ледяной ладонью, не набросилась гротескным чудовищем. Из-под шали всего-то затянулась песенка — ладная да спокойная, запросто можно было бы уснуть под такую. Если б только не понимать ее слов.
— Баю-баю люли, не проснешься уж ты,
По Калинову мосту, да в последнюю версту.
Пока к личику венок, колочу тебе гробок,
Из дубовых из досок — твой последний закуток.
После слов тишина. А герой в секундной потусторонней вспышке отчетливо увидел со стороны свое тело с побледневшей до снега кожей, которое, под сенью низких облаков, засыпают лопатами мерзлой земли.
И пусть лютая бесовщина одолевала рассудок, он нутром почувствовал, что нельзя поддаваться сводящему с ума ужасу.
— Не веря, не зная, — усмехнулась вдруг старуха, — погибели пламя. Мясо сгорит, а кости истлеют. Заплутаешь — не вернешься.
По какой-то причине в этих бессмысленных речах вдруг промелькнуло далекое значение. А старуха замолкла.
— Знать, — промолвил Рэй, отступая на шаг, — мне нужны знания.
— Эх, три, четыре, пять — бабушка гадает, всё одно опять! Пять горошинок, пять росточков. Молодые, а все умерли, зачахли, завяли. Не такая тебе сказка нужна!
Рэй сосредоточился. Не найдя места, он присел на колени, выпрямился. Голос его вдруг обрел самостоятельность и начал рассказ независимо от воли хозяина. Рассказ о герое из другого мира. О тёмном хищнике с двумя хвостами, что приходит по ночам. О раненых людях. О том, что ему, герою, нужна помощь.
Рэй завершил. Сокровенное безмолвие тянулось несколько минут, тело старухи так и не шевельнулось под желтым светом лучины, которая вовсе не истлевала со временем. И карга заговорила:
— Ох, и мертвой водой окропить — плоть и кости срастаются, живой водой окропить — сам мертвец оживает. Кости разгрызет, мясо прожует, нет, нет.
— Что это значит?
— Сивка-бурка, вещая каурка. Вперед бежит — копытцем по облаку стучит. Лиса за лошадку! — усмехнулась она, и присовокупила лихо: — Скакун за добычу! Хороша ль тебе сказка?
Герой с силой втянул воздуха в легкие, что болели от нехватки кислорода, отчаянно стремясь понять значение безумных повестей старухи.
— Слепая! Слепая старуха. Хи-хи, ха-ха. Что она видит? Что понимает? Чего ей желать?
— Ты что-то хочешь взамен? Помоги, расскажи, как справиться со зверем!
— Не зверь. Не бес, не див, не бука! Дитя. Потерявшееся и обездоленное. Найденное и опять оставленное. Дитя Святобора. Как одиноко! Как страдает! Найти б ей дом. Найти бы ей дом…
Рэй от отчаяния сжал кулаки:
— Что это значит? Я не понимаю!
— Хвостом след устилает, долы и горы меж ног пропускает. Из такой старой сказки. Из такой старой! А всё опять, всё по новой. Не уморишь, коль и пожелаешь, ни стрела, ни копье не нагонят. А она-то окропит дождливую землю. Уж ей-то! Кровь не впервой на вкус придется. Любимая дочка владыки лесов. Тяжелая ноша. Сколько путей, сколько дорог? Найти б ей дом. Куда ж ей податься? Ко свету ли, ко тьме ли? Куда сам пойдешь?
Рэй молчал, неспособный уловить струны разума в этих запутанных безумием речах. Эх, знал бы он, что эта-то старуха слов на ветер не бросает, и спустя время каждое обретет смысл!
— Она? — спросил Рэй. — Объясни попроще. Что такое дитя Святобора?
— Не смертью! Не бедой беду отгонять. Укроти дух, — проговорила со значением старуха. — Приглуши землю. Изгони с земли.
Руки самовольно бросились за пояс, где с чего-то оказалась свернутая пополам тетрадка, хоть он и вовсе не помнил, что брал ее с собой в чащу. «Наконец-то пригодилась!» Рэй схватил с печи уголек и, напрягая глаза, начал записывать: укроти дух, приглуши землю, прогони зверя.
— Издолга ее путь лежал, но дороги ее не томят. Укроти дух. Но земля ей верна. Приглуши землю. Взъярится тогда, ослабнет, падет! Да не возноси булат. Изгони.
Горящая лучина вдруг зачахла, оставив на себе лишь худой голубоватый огонек, не дающий света, а по комнате змеями пополз пробирающий до костей мороз, от которого дыхание пошло паром.
— Секите, розги, белы кости, — вещал силуэт старухи в темноте.
Пора, пора зайти ей в гости!
Мороз морозу не вредит,
Душонка лисья пусть дрожит!
На второй строчке герой от напряжения раздавил в пальцах хрупкий уголек, и черные осколки рассыпались по листку.
— Тропой лесной, по мертвецам.
Тропой чрез долы, да не в храм.
Молчи, земля, молчи, вода,
Пусть будет только море льда! — завершилось чтение второго наговора.
Из-за неудобства и спешки буквы выходили слишком крупными, Рэй махом перелистнул станицу, когда от слов следующего четверостишия уже вибрировали стены.
— Пойди по нивам да по льдам,
Ночной тени и утра мглам.
Дух уноси с собой за край,
За ужа след, за псовий лай.
Карга вдруг затихла, и холод, что валил точно из отрытого зимой окна, угас. Рэй дописал последнюю строчку, и уголек снова рассыпался в руках. Он поднял взгляд на черный силуэт старухи.