Морской волк. 1-я Трилогия
Шрифт:
— Спасибо, господин президент! Осталось решить, как уладить вопрос с Сенжье. Нам бы все-таки хотелось забрать то, что у него осталось. Но мы не собираемся возвращать то, что приобретено от имени армии США.
— Ну, это не проблема, — позволил себе улыбнуться Франклин Делано Рузвельт — я уже походатайствовал перед Сенатом о представлении Сенжье к высшей награде для штатских лиц «Медали за заслуги»
США
Портсмут
Штат Нью-Гэмпшир
Капитан Алексей Павлович Яскевич
Итак, я снова капитан. Закончились дни моего томления в Америке. Весь экипаж погибшего «Ашхабада» уже был на Родине, а меня загрузили бумажной работой по приему транспортных судов по программе ленд-лиза. Серая громада будущего «Красногвардейца» выглядела внушительно, но была довольна неказиста. Средняя надстройка с очень маленькими иллюминаторами, сверху надстройку завершали орудийные гнезда, главный компас и колонка со штурвалом. Ярусом ниже располагались ходовой мостик и рулевая рубка с тремя такими же маленькими иллюминаторами. На носу, корме и по бортам были расположены барбеты для орудий и автоматов — эрликонов. У вант помещались спасательные само сбрасывающиеся плоты. В каютные двери была вставлена легко выбиваемая
«Закурим матросские трубки»…
Краснозвездный бомбардировщик летел на десятикилометровой высоте над Норвежским морем. В тесной и узкой кабине без иллюминаторов, старший лейтенант Михаил Борин, не отрываясь ни на миг, смотрел на экран. Маленький, размером чуть больше книги — в котором мелькали облака, стремительно несущиеся навстречу, и проглядывало серо-свинцовое море. И это было самым главным в этом боевом вылете. Тяжелый бомбардировщик прошел через фронт на высоте недоступной для немецких истребителей, затем над норвежскими горами и фиордами, над морем, и был выведен штурманом в заданное время и заданный район. И совершал там, казалось бы, бесцельные маневры, меняя курс — пока радиоискатель не выдал пик на осциллографе, найдя цель. Самолет развернулся в нужном направлении, раскрылся бомбовый люк, и вывалился снаряд. Он был похож на маленький самолетик, у него были крылья, хвостовое оперение — но не было винта, зато в хвосте зияло сопло, а заостренный нос был сделан из очень прочного стекла. И конечно, не было кабины пилота. Снаряд стал падать, и вдруг, когда он был ниже бомбардировщика на несколько сот метров, из сопла вырвалось пламя, и маленький самолетик, прекратив пике, помчался с невероятной скоростью, быстро обогнал бомбардировщик и исчез вдали. Михаил Борин смотрел на экран. Облака мелькали очень быстро, намного быстрее, чем летел самолет. Потому что передающая камера была на снаряде, это ее объектив был скрыт за его стеклянным носом. Иногда Михаил чуть передвигал крохотный штурвальчик перед экраном, и картинка в телевизоре качалась в сторону, или вверх-вниз. Вдруг на серой поверхности внизу появились какие-то черточки. Подчиняясь команде Борина, снаряд чуть изменил курс, и изображение сместилось в центр экрана. Черточки, закорючки быстро росли, превращаясь в военные корабли, идущие на норд, один большой и пять маленьких. Фашистский линкор, спешащий во главе эскадры на перехват конвоя, идущего в советский порт, с сотнями тысяч тонн важных для фронта грузов. В центре экрана на стекле было нарисовано перекрестье прицела. Борин ювелирно управлял снарядом, вошедшим в крутое пике. Изображение немецкого линкора заполнило весь экран, в последний миг Михаил разглядел даже кресты на крыльях гидроплана, стоявшего на катапульте. Именно туда, в палубу за трубой, где не были прикрыты надстройками жизненно важные места вражеского корабля, его машинные и котельные отделения, был направлен полет телеуправляемого снаряда. Взрыв нескольких тонн сильнейшей взрывчатки был страшен. Линкор, расколотый пополам, быстро погрузился в свинцовые волны. Спасшихся не было.
Капитан первого ранга
Лазарев Михаил Петрович
— Что скажете? — спросил старший майор Кириллов — каков сочинитель?
— Сочинитель — отвечаю я — во-первых, здесь цвет, серо-свинцовое море, лишняя роскошь. Цель контрастная на фоне воды, вполне достаточно черно-белого. Во-вторых, тут и четкость особая не нужна. Достаточно, пятно на фоне, ну и размер, чтоб линкор от эсминца отличить. В-третьих, если уж телевидение, так и экран радара должен быть не осциллограф с «пиком», очень неудобно снимать, а нормальный, кругового обзора. А, по сути — схвачено, верно. У нас первые крылатые ракеты, запускаемые, правда, не с лодок, а с «тушек шестнадцатых», именно так наводились. Как же ваше ведомство пропустило?
— А как отсеять? Те, кто на цензуре — про вас не знали. А у знающих других забот хватает, чем книжки читать. Вот и проскочило — патриотическое.
— Быстро, однако, информация утекает. Даже «в палубу за трубой», как было.
— Будете удивляться, Михаил Петрович — но нет. Написан сей опус и сдан в редакцию еще в июне, когда вас, хм… и не было тут. Пока в план включили, пока отпечатали — и вот, вышел. Так что все написанное — исключительно на совести автора, и его предвидении. Талант, значит, у человека есть. Вот только рисунок на обложке, это уже оперативно изобразили, в свете последних событий. Черно-белая картинка, копия фото в «Правде», снятого с нашего перископа — горящий и накренившийся «Тирпиц» посреди моря, вот только плотов с фрицами нет, и белого флага на мачте. Название — «Закурим матросские трубки».
— Ну да, помню, песня старая была — и выйдем из темных кают, пусть волны гуляют до рубки, но с ног они нас не собьют — батя рассказывал, в училище у него пели ее в строю. Автор — Б. Царегородцев, отчего не знаю? Хотя из всех писателей-фантастов довоенных, я одного лишь Беляева вспомнить могу. Посвящается Александру Беляеву, советскому писателю, автору романа «Чудесное око», продолжением которого является моя повесть, а также других замечательных книг — зверски замученному фашистскими мерзавцами в Пушкине в январе 1942 года. Вроде бы, Беляева никто не замучивал, умер зимой той самой, страшной, от голода и болезни? Нет! — а как назвать, когда фашисты намеренно морили голодом наших гражданских, в Пушкине, Павловске, Гатчине, Петродворце — совершенно не озаботясь снабжением их продовольствием? Человек, мечтатель, написавший «Звезду КЭЦ», умирал от голода в пустом холодном доме, в последние дни топя печку книгами из своей библиотеки. И наверное, так умирать было еще страшнее, чем в блокадном Ленинграде, где по крайней мере, не было на улицах фашистов. Так что — правильно написано: счет вам, фрицы, и за Беляева предъявим! Большой такой счет и толстый, как хвост полярной лисицы — когда в Берлин войдем.
— Я сначала думал, опять Шпанов — вставил слово Сан Саныч — похож больно. Нашел я тут, любопытства ради, его «Первый удар», ну тот самый, «малой кровью на чужой территории». И смешно даже было бы, если б не так грустно. Война — и сотни наших бомбардировщиков летят на заводы Рура, прям как В-52 на Хайфон, враг разбит и капитулирует! Здесь по сути то же самое — оружие лишь другое.
— Однако же, товарищи потомки, разве вы над американцами смеялись? — спросил Кириллов — которые в вашем времени воевали только так. Да и Шпанов был не первый. До него еще, в двадцать пятом… вот фамилию забыл — но написал тоже, про войну против Советской России: сотни польских дирижаблей с газовыми бомбами, на Москву и Петроград. Описания воздушных боев там были забавные — абордаж в воздухе, с борта на борт, и в штыки. А до него вроде бы еще и господин Уэллс, «Война в воздухе» — задолго до того, как генерал Дуэ научно обосновал.
— Да я не про то — отвечает Саныч — чем хорошая книга от плохой отличается? Вот почему «Гиперболоид Гарина» и в конце века мы читаем, хотя по науке там все абсолютно устарело, любой «заклепочник» скажет, что чушь собачья? Если в книге люди живые, с идеями, сомнениями, борьбой — с душой показаны — то фон может быть каким угодно, мы это простим: как в наше время фэнтези всякое, или стимпанк, заведомо нереальные. А если там людей живых нет, а одни лишь ходячие плакаты, говорящие исключительно лозунгами — то это, простите, не лечится.
— Товарищ штурман, вы абсолютно правы — отвечает Кириллов — вот только боже упаси вас кому другому здесь такое сказать, это я к вам уже привык, и вас понимаю. Вот вы скажите, кто у нас такие книжки читать будет, образованный человек из ваших времен, или колхозник с тремя классами? Каковых в СССР сейчас, семьдесят процентов населения? Агитки вспомните, лубочные. Или, чтоб вам было понятно — для детей маленьких игрушки, без сложных деталей. Смысл ведь — чтобы польза прочитавшему была, не вы ли говорили вчера, Михаил Петрович?
Уел, товарищ старший майор! Был вчера такой разговор. На предмет — что еще раньше, я вопрос поставил: вы с «Воронежа» всю литературу, и ноуты, забрали? Так что личному составу в свободное время делать? До чего дошло, у видяевцев приходится книжки одалживать — как там у Пикуля, в «PQ-17», матрос не любящий чтения, не считался годным к службе в подплаве, читай, балбес — не хочется — ну так жди, без книг ты скоро спятишь! Штабные прониклись — и как раз вчера на борт доставили целую полуторку книг, журналов и газет. Конечно, обязательные Маркс-Энгельс-Ленин-Сталин, классики литературы вроде Пушкина, Тургенева и Максима Горького, и прочая. Все это сложили у Саныча, традиция, однако, в память о его библиотеке, которую сейчас товарищи Сталин с Берией изучают — и тут же организовалась очередь желающих (поскольку читального зала не было физически, и приходилось книжки раздавать по каютам). Я конечно, тоже при сем присутствовал — и, обозрев подбор литературы, выразил свое командирское мнение, что вреда точно не будет — пусть хоть это читают. Все лучше, чем иное из «современной». Там, в 2012, помню, завезли в наш книготорг какого-то Золотаренко, или Золотарева, не помню точно, «Кровавый сорок первый». Якобы, правда войны, без пафоса и победных реляций, как было тогда. Наши бойцы только ждут чтобы их взяли в плен, спятившие артиллеристы стреляют по своим, кровавая гебня расстреливает кого попало, генералы тупы как пробки — и одно непонятно, как же мы тогда фрицев остановили, под Москвой, а затем под Сталинградом? Просто, эпизод с колонной наших пленных, в изложении этого золотаря, очень похож был на то, что я слышал когда-то от Василь Ильича, дедова друга, совсем еще мальцом. Такая же колонна, тысяча в красноармейской форме, всего десяток немцев-конвоиров. И наших шестеро, пытаются бежать, но их хватают идущие рядом — не навоевались еще, рюсские? Вам побег, а нас всех накажут, по домам не отпустят? Шестеро наших были моряками с эсминца «Ленин», взорванного в Лиепае. Их сдали немцам местные, на хуторе. И в колонне пленных шли местные — когда в сороковом присоединили «шпротию», местные армии не расформировывали, а приводили к присяге, переодевали в нашу форму, и числили уже в РККА. А этого делать было нельзя, так же как допускать большое количество призывников из Западной Украины и Белоруссии в наши части приграничных округов, это прошло бы «малой кровью на чужой территории», но в нашем сорок первом стало одной из причин катастрофы. Даже не потому, что они были враги — это была не их война. На которой очень не хотелось погибать — сдались, дисциплинированно и организованно, в ожидании, что немцы культурно распустят всех по домам. И из тысячной колонны бежать пытались — лишь шестеро русских парней. Они бежали снова, на этот раз удачно. Хватило ума идти на юг, в Белоруссию — где и леса, и наши люди. Леса были и в шпротии, но люди там были, даже не враги, а чужие. В русской деревне окруженцу или партизану могли дать хлеб просто так, из сочувствия к воюющим с германцами. Там же на хуторах их встречали, сначала с холодом, затем враждебно, лишь речь заходила о еде. И чтобы дойти, им приходилось убивать — не только немцев. На войне как на войне — что делать с хозяином, схватившимся за топор? С хозяйкой, тычущей тебе в живот вилами? Даже с хозяйским сыном, втихомолку посланным за немецким патрулем? Как бы назвали это — те, кто в Страсбурге требовал суда над партизаном Кононовым? А как надлежит оценить — что шестеро русских сохранили верность присяге, не желая сдаваться в плен? Дошли трое. Найдя в лесах аж под Полоцком, партизанский отряд. Василь Ильичу повезло уже в сорок втором, после ранения быть эвакуированным самолетом на Большую Землю, затем он воевал на Ленинградском фронте в морской пехоте, и завершил войну в Курляндии, возле той самой Лиепаи. Он рассказывал мне, что было тогда, в сорок первом. Про то, о чем не писали в книгах. Как они бежали тогда, пробирались к своим. Это было самое трудное, все другое было уже не в пример легче. Про это не писали. А надо ли было писать? Потому что правда — не самоцель. А всегда надо вопрос задать — ради чего она? Гласность — а позвольте спросить, вот вы, в обычной своей жизни, исповедуете — грязное белье наружу? Никаких занавесок на окнах — пусть все видят? У нас нет секретов — всем должно быть известно, что у нас в шкафу? Так отчего вы считаете, что в истории — должно быть иначе? Так что литература советских времен, где целью официально провозглашалось, «сеять разумное, доброе, вечное», это не самый плохой вариант. Даже если «правильно, но глупо», что тоже случалось, и нередко. Но это все ж лучше, чем откровенная чернуха и аморальность — с единственной целью, рейтинга продаж. А наиболее популярными изданиями предков среди экипажа «Воронежа» оказались журналы «Техника молодежи» и «Вокруг света»…