Московские слова, словечки и крылатые выражения
Шрифт:
Имеющие знакомых Татьян спешили поздравить именинниц. Поэт С. М. Соловьев в стихотворении «Татьянин день» описывает прелесть этого праздничного зимнего дня. (Между прочим, он бывает часто солнечен и лишь слегка морозен, поэтому есть примета: «На Татьяну проглянет солнышко — к раннему прилету птиц».)
Татьянин день! знакомые, кузины — Объехать всех обязан я, хоть плачь. К цирюльнику сначала, в магазины, Несет меня плющихинский лихач. Повсюду — шум, повсюду — именины, Туда-сюда несутся сани вскачь, И в честь академическойЗатем, по традиции, обед в «Эрмитаже» — в одном из самых дорогих и роскошных московских ресторанов, который находился на углу Неглинной и Петровского бульвара. «К 6-ти часам вечера толпы студентов с песнями направляются к „Эрмитажу“, — рассказывает П. Иванов. — Замирает обычная жизнь улиц, и Москва обращается в царство студентов. Только одни синие фуражки видны повсюду. Быстрыми, волнующимися потоками студенты стремятся к „Эрмитажу“».
Но хотя и «Эрмитаж», а Татьянин день — праздник демократический, поэтому профессорская корпорация, бывшая с утра при орденах и мундирах, перед поездкой в ресторан переодевается. Язвительный Влас Дорошевич в фельетоне «В Татьянин день» вкладывает в уста какого-то важного судебного чина такой монолог: «Ах, Господи Боже мой! Ты мне уголовный фрак подаешь! Дай тот, который по гражданским делам… постарее. Ну, вот! Слава Тебе, Господи… До свиданья, цыпленочек! Обедать? Нет, обедать буду в Эрмитаже. Да разве же ты забыла? Татьянин день сегодня… традиция, знаешь… Нет, нет, нет! Духов не надо. Праздник демократический! Молодежь, понимаешь, горячая… Ну, и выпившая. Слово им скажу. Может, качать будут. Услышат, что от меня духами, могут бросить…»
Между тем в «Эрмитаже» тоже готовились к студенческому «обеду». «Из залы выносятся растения, все, что есть дорогого, ценного, все, что только можно вынести. Фарфоровая посуда заменяется глиняной. Число студентов растет с каждой минутой…» — рассказывает П. Иванов, а Н. Д. Телешов обобщает: «Из залов убиралось все бьющееся и не необходимое».
Обед сопровождался тостами, речами, пеньем. «В Татьянин день, — писал Дорошевич, — все говорить можно!» И действительно, полицейским от начальства давалось распоряжение студентов за политические выступления не забирать. П. Иванов описывает развитие событий в «Эрмитаже»: «Исчезает вино и закуска. Появляется водка и пиво. Поднимается невообразимая кутерьма. Все уже пьяны. Кто не пьян, хочет показать, что он пьян. Все безумствуют, опьяняют себя этим без-умствованием… Воцаряется беспредельная свобода».
Студенты всех поколений, соединясь в единый хор, поют классическую старинную песню «Выдь на Волгу…», так много говорящую сердцу седовласых ветеранов — студентов шестидесятых-семидесятых годов. Поют более новые студенческие и революционные песни и особенно громко и дружно — «Татьяну» — гимн студенческого праздника:
Да здравствует Татьяна, Татьяна, Татьяна Вся наша братья пьяна, вся пьяна, вся пьяна… В Татьянин славный день…— А кто виноват? Разве мы? — спрашивает один голос, и хор отвечает:
— Нет! Татьяна!..
И сотни голосов подхватывают:
— Да здравствует Татьяна!..
Так же поются и остальные куплеты: солист начинает, задает вопрос, а хор отвечает.
Нас Лев Толстой бранит, бранит И пить нам не велит, не велит, не велит И пьянство обличает!.. А кто виноват? Разве мы? Нет! Татьяна! Да здравствует Татьяна! В кармане без изъяна, изъяна, изъяна Не может быть Татьяна, Татьяна, Татьяна. Все пусты кошельки, Заложены часы… А кто виноват?..и так далее.
Известный литературовед В. О. Гершензон в письме брату описывает Татьянин день 1890 года: «Здесь было немало профессоров, большею частью пьяных до положения риз. Поймали студенты профессора Янжула, поставили на стол и требуют речи… За одним столом сидели Мачтет (поэт, автор знаменитого революционного похоронного марша „Замучен тяжелой неволей“. — В.М.), Роздевич (теперь редактор „Газеты Гатцука“), Иогель (беллетрист) и др. Подошли, пожали руку Мачтету. Потом вокруг этого стола собралось множество студентов, говорили огненно-пьяные речи, провозглашали тосты и т. д. Уехали мы в половине 3-го домой».
В описаниях празднования Татьянина дня обычно больше всего рассказывается о том, как много было выпито и кто как куролесил. А. П. Чехов в одном из своих ранних фельетонов 1885 года писал о московском студенческом празднике: «В этом году выпито все, кроме Москвы-реки, и то благодаря тому, что она замерзла… Было так весело, что один студиоз от избытка чувств выкупался в резервуаре, где плавают стерляди…» Но обратите внимание на уже цитированные слова из воспоминаний П. Иванова: «Кто не пьян, хочет показать, что пьян». Это относится и к воспоминателям… И недаром П. Иванов свои воспоминания о 12 января назвал «Праздник своевольного духа».
В 1918 году была закрыта университетская церковь, в ней устроили читальный зал. Прекратились праздники «в честь академической богини» Татьяны. В 1923 году «архаичная и бессмысленная Татьяна» была заменена в директивном порядке Днем пролетарского студенчества. Однако совсем искоренить память о старинном студенческом празднике не удалось. В послевоенные годы московские студенты возобновили, конечно, в домашних компаниях, празднование Татьянина дня.
В 1990-е годы вместе с возвращением некоторых, отмененных революцией, обычаев вернулся и Татьянин день. В Московском университете его стали праздновать официально, и ректор поздравлял студентов с бокалом шампанского в руке. В 1993 году помещение, где находилась университетская церковь, передали Патриархии, сейчас в ней совершаются регулярные церковные службы, особенно торжественные в Татьянины дни.
Прозвища
«Выражается сильно российский народ! и если наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собою и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света». Справедливо и точно сказано. Но прибавим за Гоголем, что останется это словцо и на страницах истории на долгие века. Петр Андреевич Вяземский в одной из своих статей-воспоминаний о Москве писал: «Москва всегда славилась прозвищами и кличками своими».
На первой же странице письменной истории Москвы появляется князь Юрий Владимирович по прозвищу Долгорукий. Прозвище, необычайно выразительно определившее его политику и закрепившееся за ним в истории. Правда, дано оно было ему не в Москве и после его смерти.
А вот московский князь, сделавший Москву столицей княжества, — Иван, по прозвищу Калита, был прозван так москвичами при его жизни.
Н. М. Карамзин в «Истории государства Российского» приводит надпись на обнаруженной им в Синодальной библиотеке рукописной книге — Требнике, — гласящей, что эта книга переведена с греческого «по повелению же Великого князя Иоанна Даниловича, по реклу Калиты… в лето от сотворения мира 6837, а по плоти Рождества Христова 1329, месяца августа в 27 день…»
Князя прозвали Калитой за то, что он постоянно носил с собой кожаный кошелек-калиту с деньгами. Такой кошелек-калита, найденный при раскопках, экспонируется в Музее истории Москвы. Государственная политика князя Ивана Даниловича, который копил средства и в основном не завоевывал земли, а «прикупал», присоединяя их к Московскому княжеству, способствовала закреплению за ним этого прозвища.