Московский полет

Тополь Эдуард Владимирович

– Кажется, года три назад… – сказал я.

– А разве в прошлом году она не приезжала в Одессу, когда ты снимал там «Кавказскую любовь»? – сказал он, как-то боком, из-под руки, ставя на плиту чайник.

– Нет, это был ее брат Филипп, – ответил я. – Он разбился на своем мотоцикле и терял зрение. Но Костя Зайко, директор моей картины, устроил его в Одессе вне очереди в филатовскую больницу, и ему спасли оба глаза.

– А я помню, что она должна была лететь туда вместе с ним…

Я пристально посмотрел на Семена:

– А ты что? Ты принимал в этом участие?

– А как, ты думаешь,

она смогла тебя тогда найти? – ответил он и ушел в туалет, чтобы смыть Яшкины дела – Яшка, несмотря на свою жуткую беспородность, обладал целым рядом уникальных качеств, в том числе умел справлять нужду прямо в унитаз. Зрелище какающего на унитазе пса ошеломляло наших посетительниц (особенно когда у него были запоры и ему приходилось напрягаться до слез). А мы с Семеном говорили потрясенным зрительницам, что если мы останемся без работы, то будем выступать с этим номером в цирке. Но Яшка не умел спускать за собой воду: бачок у Семена в сортире был старый, и у Яшки просто не хватало ни сил, ни веса оттянуть ручку…

– Я думал, она нашла меня через киностудию, – сказал я Семену, когда он вернулся на кухню.

– На студии не дают телефоны знаменитых режиссеров, – ответил Семен, моя руки под кухонным краном. – Впрочем, незнаменитых – тоже. Когда ее брат разбился, она примчалась на такси и рыдала вот тут, на твоем диване… Я не понимаю, почему ты не разрешил ей сопровождать брата в Одессу. Извини меня, конечно, но это было полное свинство с твоей стороны.

Деликатный Семен, сын саратовского раввина, в жизни не прикоснулся к свинине, и слово «свинство» было для него обозначением крайней мерзости.

Поэтому я разозлился.

– Да, я запретил ей прилетать с ним в Одессу! – крикнул я. – А почему боксеры не спят с бабами накануне выхода на ринг, как ты думаешь? А? Я снимал, понимаешь! А если бы она приехала, то у меня бы все съемки полетели к черту!

– Ты кричишь, значит, ты не прав. Ты просто ее боишься…

– Боюсь – не боюсь, это уже не имеет значения! – не уступал я. – Между нами все кончено, и давным-давно. Зачем ей было лететь в Одессу? Она посадила его в самолет, а в Одессе мы его встретили и отвезли в больницу. И по-моему, моя ассистентка даже возила ему туда куриный суп чуть не каждый день.

– Суп не заменяет сестры, старик. Особенно если тебе делают операцию глаз, – негромко сказал Семен, заваривая чай в чайнике с отбитым носом.

– Ребе, не трепись! – огрызнулся я, не желая признавать, что он прав. – Он выздоровел? Ему вернули зрение? Да или нет?

– Да, – сказал Семен. И впервые посмотрел мне в глаза своими пронзительно-синими глазами потомственного левита. – А ты снял свою очередную картину. Все в порядке, старик. Что ты шумишь? Давай чай пить. И надень штаны, а то бейцы застудишь.

– Ты пойдешь со мной в «Пекин»? – спросил я.

– Зачем? – удивился он.

– Я прошу тебя: пойдем вместе.

– Но я вам буду только мешать!

– Вот и мешай. Очень хорошо…

– Скажи честно: ты ее любишь?

– Уже нет, – сказал я искренне. – Уже давно все сгорело. И мне сейчас идти к ней – все равно что на свою могилу. Или в дом престарелых. Поэтому пойдем вместе, ладно?

– Хорошо, – сказал Семен. – Только я-то думал, что ты все еще любишь ее. И потому помогал тебе блядовать. Чтобы ты ее забыл.

Я посмотрел ему в глаза:

– Не понял…

Он сел за кухонный столик, обнял ладонями стакан с горячим чаем, потом огладил свою черную бородку и сказал:

– Понимаешь, старик… Как тебе сказать поделикатней… По-моему, вы с ней не пара. Во всяком случае, мой отец вас двоих не поставил бы под хупу.

– Почему?

– Потому что она лучше тебя. Извини, конечно, но… Раз ты спрашиваешь, то я должен сказать.

– А в чем это она лучше меня? – спросил я уязвленно.

– Она не занимается духовным блядством, как мы с тобой. Посмотри, что мы делаем. Я пишу показуху для «Узбекфильма» про героев-хлопкоробов и про болты в томате. А ты делаешь «Юнгу торпедного катера» и «Кавказскую любовь». И ради чего? Чтобы купить «жигуль» и водить уличных девок в Дом кино?

– Но мне же не дают делать «Зиму бесконечну»! Ты же знаешь!

– Так хотя бы женись на женщине, которая тебя любит. Рожай детей. Делай деньги для них, а не для блядства.

– А ты?

– Я тоже. Я тоже женюсь. Обязательно!

– Ага, сейчас! – усмехнулся я мстительно. – Ты женишься! Интересно, как это ты женишься, если ты через месяц подаешь на эмиграцию?

– Последнее время я думаю, что лучше все-таки ехать не одному, а вдвоем. С женой. У меня есть на этот счет кое-какие планы…

И в этот момент за стеной, у соседей, прозвучал по радио перезвон кремлевских курантов, потом эти куранты пробили шесть утра и грянул Гимн Советского Союза. В ту же секунду на кухне появился Яшка, брякнулся задницей об пол, задрал морду и громко завыл в унисон гимну. Семен запоздало схватил его за ошейник и потащил из кухни в свою спальню. Но Яшка упирался всеми четырьмя лапами, вытягивал голову из ошейника и тоскливо и громко подвывал гимну. Это было еще одним уникальным Яшкиным свойством: его собачье сердце легко выносило любую музыку – от еврейской и русской до рок-н-ролла, но он терпеть не мог Гимн Советского Союза, этот гимн разрывал его собачье сердце.

– Заткнись, дурак! Нас из-за тебя в тюрьму посадят! – просил Яшку Семен, оттаскивая пса в свою спальню – самую дальнюю комнату от соседей.

А я подошел к окну.

За окном была сизо-темная, заснеженная, холодная Москва, с уходящими в низкое небо черными дырами. Где-то там, в этом восьмимиллионном городе, жила женщина моей жизни, которую я уже три года старался забыть. Но она снова звала меня. Зачем?

Внизу, вдоль Бескудниковского бульвара, шеренгой стояли одинаковые, как костяшки домино, двенадцати– и шестнадцатиэтажные дома московского пролетариата. Талантливый пролетарский архитектор аккуратно поставил эти костяшки одну на попа, а следующую на ребро, и так – до конца заснеженной перспективы. Из подъездов этих домов уже выскакивали темные людские фигурки и, сунув руки в карманы, оскальзываясь в сугробах и наклоняясь против встречной поземки, бежали к автобусной остановке. А над всем этим леденящим городом с его грязными сугробами, дымами и загорающимися окнами звучал – в сопровождении Яшкиного воя – Гимн Советского Союза. И эти две музыкальные темы поразительно полно выражали внутреннюю и внешнюю суть нашей жизни.