Москва-Лондон
Шрифт:
Так, беседуя, они вскоре прискакали в небольшую деревню. Пять-шесть десятков дворов, несколько колодцев вдоль единственной улицы, маленькая лавка у въезда и часовенка у выезда — по всему было видно, что богатство обошло это поселение весьма далекой стороной. И хотя только что наступила вторая половина дня, нигде не было видно ни души.
Чанслер и Смит спешились у колодца и не без труда извлекли из его недр тяжелую деревянную бадью с ледяной водой.
— Печеный гусь в сливовом соусе и в белом вине был вовсе не так уж
и дурен, как могло показаться, глядя на хозяина того заведения, — заметил Чарли, нагибаясь к бадье.
— А тушеная баранья ножка с чесноком и перцем обжигает мои дорогие кишки! — смеялся Ричард, тоже наклоняясь над бадьею. — Фу-у-у… За вкусную пищу всегда приходится расплачиваться восстанием желудка — тут уж нужно выбирать: либо — либо…
Но не успели они как следует утолить свою жажду, как дверь небольшого, скосившегося на правый бок дома с замшелой черепичной крышей едва не слетела с петель, потом вылетело и распласталось на земле полуголое женское тело в изодранной рубашке и с кровавым шаром вместо головы. Тело издало душераздирающий вопль и замерло, раскидав руки по сторонам. Тотчас на пороге появился рыжий детина с длинными косматыми волосами, светлой бородой, в залитой кровью нижней рубахе и подштанниках. В одной руке он держал большую скалку для раскатывания теста,
а в другой был зажат окровавленный клок волос несчастной женщины.
— Сука! — заорал детина с порога. — Где твое приданое за первую ночь?49 Сеньор не дал? Значит, не за что было! По дороге к венцу потеряла? Шлюха! Кругом меня обокрала! Убью, тварь!
И он, шатаясь от пьяного угара и садистского возбуждения, шагнул за порог, но споткнулся на ступеньке и грузно, тяжелым мешком, рухнул на землю, продолжая изрыгать проклятия и колотя скалкой по ногам своей бездыханной жертвы.
К невысокому деревянному забору этой небольшой усадьбы со всех сторон сбегались мужчины, женщины и дети. Все собаки деревни залаяли, пытаясь сорваться со своих цепей.
Женщины, вытаращив от ужаса глаза и прикрыв рты руками, громко перешептывались:
— Глядите, этот дикий зверь вырвал у нее волосы!
— Ах, какой ужас…
— Убил, подлец, бедную Люси…
— А все этот проклятый вампир!
— Ох, сколько же несчастных девушек перепортил…
— О Господи, воздай по делам мерзкому нечестивцу!
— Да есть ли у нас мужчины-то, а? Что же вы смотрите? Скрутите же этого бешеного быка да сбросьте его в колодец — пусть поостынет, проклятый убийца!
Тут же отозвались и мужчины:
— В постельных делах да при пожаре истину не найдешь.
— А что вас, толстозадых, в узде держать следует — так это же от Бога так завещано.
— То-то у тебя, пустоштанного, и беззадой-то жены нету!
— Ни чести, ни приданого Жану от жены не досталось. Тут тоже… того…
— Да-а-а… Девственность — это такая штука, что уж если ее потеряешь, то лучше потом не искать…
— Заткнись, Ги! Люси была славная и честная девушка. От рождения
и до самого венца у нас у всех на глазах жила. Не за что ее навозом закидывать.
— Чего хоронишь-то ее? Может, еще и жива… недобитая.
— Добьет… по всему видно…
— А где же эти Лекоки? Чего за дочь не вступаются?
— Всей семьей муку куда-то далеко повезли — все им здешние цены неугодны.
— Ну, тогда прикончит сегодня Жан свою бедолагу… если она еще дышит…
— Да уж почти неделю душу из нее вышибает. Крепкая, видно…
— А баба — что стог сена: сколько его ни бей, все в землю не заколотишь.
— Эй, соседи, а все-таки не накинуть ли на него сеть? Он ведь и трезвый-то как бешеный пес, а уж пьяный…
— Верно, соседи, давайте-ка выловим эту кровожадную акулу!
— А ты, староста, чего за штаны ухватился? Отяжелели уж? Наводи-ка порядок!
— Вампира бы сюда вытащить — пусть поглядит на плоды дел своих!
— На вилы его, проклятого!
— А заодно и его нечестивых хозяек, графинь наших! Вот уж у кого волосы-то повыдергивать следует!
— Да вместе с головами их песьими!
— Давно пора бы нам потолковать с этими нашими ведьмами по душам…
— А говорят, молодая графиня совсем и недурна собою.
— Вот бы ее сейчас Жану и подбросить вместо Люси — пусть приласкает по-своему.
— Я бы, пожалуй, тоже не сплоховал бы… Сроду с графинями не того… даже во сне обходили меня стороною…
— Эй, Жан, побойся Страшного суда! Ведь убьешь Люси — не отмолишься, а уж мы тебя за ноги повесим, будь уверен!
— Убью-ю-ю-ю… шлюху-у-у-у!..
Совершенно обезумевший и озверевший Жан, раскачиваясь и едва держась на ногах, поднялся с земли и, сгорбясь, оскалив крупные белые зубы, уставился на толпу мутными, водянистыми глазами. Вдруг он, едва держась на ногах, завертелся на месте, словно что-то высматривая и не находя нужного ему в эту минуту. Но вот, спотыкаясь и в кровь разбивая босые свои ноги, направился к приземистому сараю. Выхватив оттуда вилы, набычившись, он направился к забору, за которым люди продолжали наперебой судачить, не решаясь, однако, преступить древний и нерушимый закон, согласно которому никто не имеет права без согласия на то хозяев ступить на землю их двора.
Жан, изогнувшись, с вилами наперевес подходил к забору.
Толпа в ужасе отпрянула назад.
— Пора этого дикого зверя сажать на рогатину, капитан, — сквозь зубы процедил Смит.
— Пора, — согласился Чанслер.
Они сбросили на седла своих лошадей плащи и, протаранив толпу, легко перепрыгнули через невысокую щетинистую изгородь.
Жан дико взревел и широко замахнулся вилами на Чарли. Этого мгновения оказалось вполне достаточно, чтобы вся невероятная сила удара огромного кулака английского крестьянина обрушилась на перекошенную пьяной злобой физиономию озверевшего французского простолюдина.
Уронив на землю свое страшное оружие, перевернувшись через голову
и заливаясь кровью, Жан мешком влетел в черноту своего сарая и исчез там.
Чанслер хотел было вложить шпагу в ножны, но, увидев лица людей за изгородью, раздумал делать это. На него смотрели хмурые, осуждающие невесть откуда взявшихся господ лица с поджатыми губами, сузившимися глазами и руками, готовыми вырвать доски забора, чтобы превратить их
в орудие возмездия непрошеным защитникам и судьям. Видимо, так всегда и бывает, когда рассорившиеся члены большой семьи немедленно прекращают драку между собою и всю свою боль, обиду или даже ненависть обрушивают на тех, кто незвано явился к ним с мирной миссией…