Москва-Лондон
Шрифт:
— Тогда вперед, господа, на штурм ближайшей таверны! Месье Дюран, извольте возглавить свое доблестное воинство!
— Но, ваша милость, это вопиющее, непростительное надругательство над этикетом двора их сиятельств, и я буду вынужден…
— Заткнитесь! — по-капитански рявкнул Чанслер. — Сейчас здесь приказываю я! Ведите всех нас в таверну и беспрекословно выполняйте все наши пожелания согласно полученным вами повелениям их сиятельств. В таверну, Дюран! И за счет казны! Господа, месье Дюран призывает вас на штурм ближайшей таверны! За ним, господа! На таверну!
— Виват! Виват! Виват!
Когда все это истошно вопящее воинство с копьями наперевес вздыбило своих коней у таверны «Ангелочек Жан», ее хозяин, тучный и пожилой человек лет за шестьдесят, намочил штаны.
Вышвырнув прочь с десяток крестьян, мирно сидевших за одним из трех больших дубовых столов, бравые рыцари двора их сиятельств мгновенно расселись на скамьи, хохоча во все горло, подталкивая друг друга, всячески выражая свой восторг затеей знатного гостя двора.
Между тем Чанслер кричал почти в самое ухо публично оскандалившегося хозяина таверны:
— Вина! Мяса! Сыра! Все, что есть на кухне и в кладовых, тащите на столы! Да поторапливайтесь, старый каплун, не то господа придворные рыцари разнесут ваше прекрасное заведение ко всем чертям! Казна платит за все. Месье Дюран, кошелек! Да потуже набитый, я проверю… согласно этикету! Вот так… Лови, хозяин! Если монеты там настоящие, тебе будут не страшны не только бездонные желудки этих ребят, но и три пожара в один день!
Когда столы были завалены всяческой горячей и холодной снедью, сырами, зеленью и фруктами, а многочисленные кувшины с вином и пузатые двухведерные бочонки с кальвадосом тоже нашли свое законное место
в этом изобилии, Чанслер попытался успокоить буйных своих сотрапезников. Поняв, однако, что сделать это обычным путем ему не удастся, он выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в потолок.
Как только эхо и дым рассеялись, он воскликнул:
— Рыцари! За здоровье их сиятельств и процветание достославного графства Вервен! Наливать полные кружки и пить до дна! Виват, господа!
— Виват! Виват! Виват!
Взбешенный всем происходящим Дюран, с каменным лицом и до белизны сжатыми губами, сидел между двумя ненавистными англичанами и смотрел куда-то выше стола. Кружка его была пуста.
Чанслер с дружеской улыбкой наполнил ее до краев ароматным красным вином и прокричал в самое ухо главного придворного:
— Тост произнесен, дорогой Дюран! Неужели вы не расслышали его?
— Но я совершенно не пью, — вынужден был прокричать в ответ Дюран, — у меня больная печень и…
— А вы можете себе представить, — кричал ему в ухо Чанслер, — что сейчас произойдет, оповести я все собравшееся здесь благородное рыцарство
о том, что первый министр двора отказывается выпить за здоровье их сиятельств и процветание славного графства Вервен? Боюсь, вашей нежной
и не закаленной вином печени вовсе не станет лучше оттого, что в нее вонзятся сразу тридцать наконечников копий вместе с флажками…
— Но вы не сделаете этого, ваша милость! — взмолился Дюран.
— Я это сделаю немедленно, если вы тотчас не опорожните свою кружку, и притом — до самой последней капли! — И он выхватил второй, заряженный пистолет.
Дюран обеими руками ухватился за кружку и прижался к ней губами.
Смит был в полном восторге от затеи Чанслера и сразу понял ее цель.
Он выстрелил в потолок и воскликнул:
— Здоровье первого министра двора месье Дюрана! Пьем из кувшинов! Месье Дюран пожелал выпить первым, а за ним — все мы! Виват, господа!
Дюран побледнел и взял в руки более чем двухпинтовый кувшин…
…Кто кого обидел или оскорбил первым — никто понятия не имел, но перезвон мечей и пистолетные выстрелы, возвестившие начало сражения за восстановление истины и поруганной чести, вскоре выплеснулись на улицу, и жители обычно тихой и благонравной столицы графства сразу почувствовали себя как в осажденном городе.
В перестрелке и драке, когда в ход
пошли опорожненные бочонки, кружки и кувшины, остатки пищи и обглоданные кости, месье Дюран, залитый вином, скорее всего был бы просто растоптан и раскатан в тонкую лепешку, если бы двое каких-то еще не сражающихся рыцарей не подняли бы его с пола и, раскачав за руки и ноги, не швырнули бы на стол, прямо
в блюда с остатками пищи.
А Чанслер и Смит, не без некоторой помощи своих шпаг и кулаков, пробились на улицу, отвязали с коновязи двух лошадей и галопом умчались прочь.
— В жизни не видывал такой потехи! Ха-ха-ха! — во все горло хохотал Смит.
— Еще неизвестно, так ли смешно будет нашим дорогим графиням, когда они узнают об этой истории, — смеялся и Чанслер. — Впрочем, главным возмутителем спокойствия был их первый министр. Он же первым свалился под стол — с него и спрос!
— Это каждый вам скажет. Не нравится мне этот Дюран.
— Угу. Но все-таки, боюсь, мы слишком уж жестоко подшутили над этим бедолагой. Я думаю, нам следовало бы завтра покаяться перед ним, а заодно и перед старшей графиней. А еще лучше — сегодня. У меня на душе как-то не спокойно. Пожалуй, гостям не мешало бы вести себя как-то поприличнее, не правда ли, Чарли?
— Может быть, и так. Но мне все равно не по душе этот Дюран. Я уверен, что он — каналья… Нутром чувствую…
— Ну, твое нутро — прибор слишком уж несовершенный: ведь чего в нем только нет, любая истина завязнет там, как в болоте. Хм… Ты знаешь, один хорошо подвыпивший философ в таверне «Усатая Джуди» говорил как-то, что истин на свете столько, сколько ходит по земле людей. А, каков
философ?
— Черт его знает… Я этих ребят недолюбливаю — у них языки длиннее рук.
— Вот уж что верно, то верно!