Москва-Лондон
Шрифт:
…Чанслер и Смит, едва не насильно разодетые Дюраном и его слугами по образу и подобию знатных французских аристократов, завороженно,
с неприкрытым восхищением смотрели на старейшину родов Трелон
и де Вервен, а та — на этих двоих красивых молодых мужчин.
Когда старшая Диана подошла совсем близко, они преклонили колени и продолжали восторженно смотреть на графиню.
— О, только не это, джентльмены! — на чистейшем английском языке воскликнула она. — Это я… нет — все мы должны всю свою жизнь стоять перед вами на коленях за чудесное спасение нашей дорогой Дианы! Вы слышите? Немедленно встаньте и не сердите меня! Не правда ли, дорогие мои, вы позволите мне называть вас по именам, как своих самых дорогих
и любимых людей? О, мой милый Ричард, дитя мое… — Она подошла к нему вплотную и обеими руками, как это умеют делать лишь нежные и любящие матери, взяла его голову и прижалась губами ко лбу. — Ты ведь не только герой и спаситель моей бесценной Дианы, но и отец ее будущей дочери. Ты отныне член нашей семьи и к тому же — всеми любимый. — Она еще раз поцеловала Ричарда, подошла к Чарли и проделала с его головой то же самое. — О дорогой Чарли, дитя мое, ты сделал для нашей ненаглядной Дианы много больше, чем нужно для того, чтобы стать ее братом, а ее матери
и бабушке — сыном и внуком. Дорогие мои дети, я счастлива видеть вас. Прошу вас за стол, дорогие мои! Признайтесь, вы голодны?
— Признаемся, мадам! — с улыбкой сказал Ричард. — Но не могли бы вы сначала рассказать мне о состоянии моей Дианы? Меня не пускают к ней… я… простите, мадам, я очень волнуюсь… я ничего не знаю о ней, я… я не видел ее так давно… уже несколько часов… молю вас… вы так добры… она так любит вас… я… я тоже люблю вас… Дайте мне возможность хотя бы посмотреть на нее… обнять… поцеловать… Молю вас, мадам!
— Ах, Ричард, дитя мое, — она снова поцеловала его в лоб, — прошу тебя, постарайся успокоиться. Ведь ты же так храбр и силен! Сядь вот сюда, рядом со мною, а Чарли — сюда, по левую мою руку. Вот так. А теперь спокойно выслушайте меня и будьте умными и послушными мальчиками. — Она отпила из небольшого хрустального бокала глоток почти совсем прозрачного вина. — Это чудовищное пленение и чудесное избавление от него, недели самой прекрасной любви на свете, неудержимой страсти и страха потерять все это из-за необузданного гнева императора Карла, этого злого рока всей нашей семьи и ее же бесконечно щедрого и любящего благодетеля, безумный визит этой непостижимой Медичи, еще более безумная и смертельно опасная затея Дианы с подменой себя королевой Франции, которая совершенно неизвестно чем еще закончится, бегство из нашего дорогого и горячо любимого Антверпена, шесть ужасных кровавых сражений за пять суток пути — о, не слишком ли много для женщины, готовящейся к тому же стать матерью?! Я уверена, что еще одних таких суток она бы уже не выдержала. Сейчас ее мать, я, самые лучшие и знаменитые врачи и акушерки делаем решительно все, чтобы удержать и сохранить ее плод… твой плод, мой Ричард… ваш плод. Ты ведь должен знать все это, дорогой мой, — у тебя была жена и есть дети. Поэтому я и взываю прежде всего к твоему благоразумию и опыту: не настаивай на встрече с нашей дорогой Дианой. Когда она будет к этому готова, вы встретитесь ненадолго, при всех нас. Иначе сейчас нельзя. Иначе — ей будет очень плохо. Иначе — она… вы оба рискуете слишком многим. Ты любишь ее, она любит тебя. Ради своей любви разумные люди терпят неизмеримо больше, чем необходимую кратковременную разлуку.
— Но когда же все-таки я смогу хотя бы увидеть мою Диану? — опустив голову, тихо спросил Ричард.
— Надеюсь, если все будет хорошо… о чем мы все неустанно молим нашего Господа Бога… — она троекратно перекрестилась, и мужчины сделали то же самое, — дней через пять-семь…
— О господи! Пять-семь дней! Но это же просто невыносимо! Я сойду
с ума! Но хотя бы просто взглянуть на нее, когда она будет спать, вы мне, надеюсь, можете позволить?
— Дитя мое, не искушай судьбу многократно — Господь не любит назойливых, а гнев Его страшен. Мужайся и терпи.
— Вы сказали, мадам, что с нею находится ее матушка, ваша дочь,
не так ли?
— Да, она будет с нею неотлучно, дни и ночи. Большую часть суток буду с ней и я. Поверь, дорогой мой, так нужно. Ведь женское тело настолько же прекрасно, насколько загадочно и хрупко. Особенно когда оно занято со-
творением новой жизни. Ну, все! Достаточно разговоров. Теперь — за стол, дети мои. Я ведь постилась сегодня целый день в ожидании этого обеда. Ричард! Чарли! Но кто же из вас наконец поухаживает за дамой? Или вы полагаете, что старые дамы уже вовсе и не заслуживают внимания? О, благодарю вас, дорогие мои, теперь я вижу перед собою двух истинных джентльменов! Надеюсь, я не слишком обременяю вас? Я подумала, что наш семейный обед едва ли украсят слуги и этот надутый индюк Дюран,
а потому отослала всех их прочь. Но, дети мои, эти ваши кислые и мрачные лица! Я еще не видела ваших улыбок — разве вы не знаете, что улыбка — зеркало души? Так познакомьте же меня со своими душами, дети мои! Ну! Вот… вот так! Прекрасно! Теперь помолимся. Благослови, Господи, трапезу сию и нас, рабов Своих, вкушающих от даров Твоих. Аминь…
…День выдался пасмурный, но сухой и безветренный. Для второй половины января погода установилась на редкость теплая.
За кавалькадой всадников медленно и бесшумно закрылись ворота замка Вервен. Внизу, в живописной лощине, краснели черепичные островерхие крыши домов пяти тысяч жителей столицы графства Вервен. Около десятка церковных колоколен и старинный кафедральный собор возвышались над городом. А окрест, сколько видел глаз, поля, виноградники, поля, перелески, поля, сады, поля, поля, поля. Черные, дышащие легкой дымкой, они блаженно отдыхали перед очередным зачатием и плодоношением.
Чанслер и Смит восседали на великолепных арабских скакунах, покрытых пурпурными попонами, на драгоценных седлах работы персидских мастеров, в теплых темно-серых плащах и щегольских шляпах с золотыми пряжками и пышными разноцветными перьями. Впереди скакал юный герольд с ослепительно сиявшим горном, а позади, по трое в ряду, тридцать придворных рыцарей в латах с графскими гербами на груди, вооруженные широкими полумечами, копьями с треугольными белыми и красными флажками у сверкавших холодным блеском стали наконечников и пистолетами в кобурах седел. Высокие сапоги с большими шпорами, бирюзовые плащи на крупных серебряных застежках, черные шляпы с пышными перьями — о, подобная свита вполне могла бы украсить персону принца крови, а не только гостей их сиятельств графинь де Вервен, хотя бы и таких почетных, как Чанслер и Смит, совершавших свой ознакомительный выезд в столицу и ее окрестности. Разумеется, их сопровождал также великолепный месье Роже Дюран на холеном вороном коне.
На лице Чанслера сияла совершенно счастливая улыбка, вызванная сообщением графини-бабушки во время завтрака:
— Дорогие мои, у нашей горячо любимой Дианы ночь прошла спокойно и вполне нормально. Я, моя дочь, врачи и акушерки вполне довольны состоянием моей дорогой девочки. Если так будет продолжаться и дальше, о чем мы неустанно молим Всевышнего, то, пожалуй, дня через три-четыре мы позволим ей подняться с постели и немного погулять по замку под руку с тобою, дружок.
— О, дорогая моя матушка! — Ричард бросился было к графине, но осекся и виновато спросил: — Могу ли я называть вас матушкой, мадам?
— Ах, мой милый, ты осчастливишь меня этим! Ну какая же мать не гордилась бы таким сыном?
Сейчас Ричард Чанслер въезжал в город Вервен, столицу графства своей названой супруги Дианы Трелон, графини Луизы де Вервен, и на лице его сияла счастливая и гордая улыбка.
Был четверг, 14 января 1552 года.
Город показался Чанслеру на редкость безлюдным, а потому, пожалуй, каким-то бесцветным. Даже мельницы и храмы Божьи стояли с наглухо запертыми дверями.
— Надеюсь, ничего дурного в этом городе не произошло? — спросил Чанслер.