Москва-Лондон
Шрифт:
— Превосходно, месье Дюран! — обрадовался Чанслер, с немалым на-
пряжением говоривший по-французски. — Благодарю вас, мы, разумеется, предпочтем наш прекрасный английский. Итак, что еще вы собираетесь делать с нами, черт возьми?
— Согласно указаниям их сиятельств, я поступаю в полное распоряжение ваших милостей, — вновь склонился Дюран.
— Их сиятельства… ваши милости… — проворчал Чанслер. — А нельзя ли обойтись без всей этой придворной дребедени?
— О нет, ваша милость, — твердо заявил Дюран с очередным поклоном.
— И почему же, позвольте полюбопытствовать?
— Каждый человек должен твердо знать свое место и положение в жизни.
— Вот как… Ну-ну… Я полагаю, месье Дюран, что нам с мистером Смитом прежде всего было бы желательно помыться с дороги. Надеюсь, это не слишком противоречит этикету и полученным вами указаниям их сиятельств?
— О нет, ваша милость, баня ждет! Мне остается лишь выяснить, какую прислугу при омовении предпочитают ваши милости — мужскую или женскую?
Чанслер ухмыльнулся и обратился к Смиту:
— Мистер Смит, кого бы вы предпочли осчастливить в сиятельной бане — мужчину или женщину?
— Я отлично справлюсь в бане и сам, — пожав плечами, проворчал Смит.
— Ах вот как… Вообразите себе, месье Дюран, я тоже предпочел бы именно такой выход из положения. В случае острой необходимости мы отлично поможем друг другу.
— Но это совершенно невозможно, ваши милости! — взволнованно воскликнул Дюран. — Столь вопиющего нарушения придворного этикета я допустить не вправе.
— Тогда мойте нас сами, черт вас возьми со всеми потрохами! — вскипел Чанслер, все больше и больше раздражаясь этими церемониями.
— А это не противоречит вашему придворному этикету?
— О нет, ваша милость, — утонул в поклоне Дюран, — почту за высокую честь быть банщиком ваших милостей. После омовения, отдыха и переодевания ее сиятельство графиня-бабушка ждет ваши милости в своей малой столовой к обеду.
— Графиня-бабушка? — раздраженно воскликнул Чанслер, порывисто вставая с кресла. — Но где же моя… где же графиня-внучка? Куда и зачем ее увели? Что вообще все это значит?
— Графиня-бабушка ответит на все вопросы вашей милости. Мне известно лишь, что ее сиятельство младшая графиня де Вервен не совсем здоровы и находятся сейчас в своих покоях. Даже я, первый министр двора ее сиятельства, не был еще допущен для доклада и…
— Ах, даже вы?! Черт возьми… — Чанслер метался по гостиной в полном бешенстве, выдержка покинула его. — Сейчас же ведите меня в покои Ди… ее сиятельства! И не к бабушке, и не к матушке, а к ней самой! Вы слышите меня, месье Дюран? Надеюсь, с ушами-то у вас все в порядке?
— Разумеется, ваша милость, — согнулся в поклоне потомственный придворный, — но я никогда не слышу приказаний, которые не могу выполнить.
— В таком случае я найду ее покои сам! — И он решительно направился к дверям гостиной.
Но первым достиг их Смит. Он вплотную подошел к разгневанному Чанслеру и зашептал ему в лицо:
— Капитан, остыньте, ради бога! Ну что плохого может случиться с мадам Дианой в ее доме да при ее бабушке и матушке? Это же каждый вам скажет. Она ведь и в самом деле последнее время… наверное, целые сутки… чувствовала себя чертовски скверно… В ее-то положении такая дорога… настоящие сражения… трупы… кровь и все такое… не цветы собирала для свадебных венков… Это каждый вам скажет, сэр Ричард. Потерпим уже до обеда, а там, надеюсь, все и прояснится.
Чанслер глубоко вздохнул и, положив обе руки на плечи Смита, прошептал:
— Да я теперь и часа не могу прожить без нее! А что же дальше будет? Она сейчас нездорова, ей плохо, а я здесь должен упражняться с этим придворным ослом в каких-то дурацких придворных тонкостях! К черту! Я хочу видеть мою Диану… мою супругу! Это мое право, черт возьми!
— Но капитан, — продолжал шептать Смит, — что подумают о своей графине ее подданные, если ее супруг… а они, кстати, ничего об этом не знают, равно как и этот тип… будет вламываться в ее покои? Что подумают о вас
ее мать и бабушка? Нет, капитан, это не корабль, а здесь не турки. Это каждый вам скажет.
Чанслер вдруг как-то весь обмяк, опустил руки, тяжело вздохнул и повернулся к Дюрану, неподвижно стоявшему на своем месте с каменным, надменным выражением лица и полуприкрытыми глазами.
— Черт с вами, Дюран, ведите нас в свою проклятую баню. Посмотрим, такой ли вы отличный банщик, как первый министр их сиятельств….
…При появлении Чанслера и Смита в столовой графиня легко поднялась со своего кресла у камина и сделала несколько шагов им навстречу.
Мадам Диана Трелон-старшая, графиня-бабушка Луиза де Вервен оказалась прекрасно сохранившейся для своих шестидесяти шести лет женщиной выше среднего роста с еще заметной талией. Большие карие глаза ее излучали какой-то совсем еще молодой и лукавый блеск. Немногочисленные и неглубокие морщинки в уголках глаз красноречиво свидетельствовали
о том, что до истинной старости этой женщине еще весьма и весьма далеко. Изящный прямой нос с едва заметно вздернутым кончиком, небольшие, очень правильной и красивой формы губы без отчетливо видимых морщин и складок в уголках, едва намечающиеся мешочки щек по краям подбородка с маленькой ямочкой посередине, высокий чистый лоб без единой старческой складки, высокие дугообразные брови и еще достаточно густые длинные ресницы — о, назвать эту красивую женщину старухой было бы непростительным кощунством!
Одета она была в великолепное темно-малиновое бархатное платье
с очень низким, почти до талии, вырезом, закрытым до самой шеи белоснежной кружевной вставкой, сквозь которую угадывалась высокая
и, представлялось, упругая еще грудь. Светло-каштановые волосы
с небольшой еще проседью были чрезвычайно искусно уложены некими концентрическими кругами и перевиты янтарными нитями. На тончайшей золотой цепочке с алмазной пылью висел овальный изящнейший кулон из густо-красного сверкающего рубина. На белых кружевах изумительной работы он неотвратимо приковывал взоры к груди, — было очевидно, что именно эта часть тела была предметом особой гордости графини. Никаких других украшений или драгоценностей на ней сейчас не было, даже очень красивые длинные и тонкие пальцы не были обременены ни одним перстнем.