Мотылек
Шрифт:
– Теперь мы с тобой муж и жена – сказала Виолетта.
Вид у них был загадочный и серьезный, словно случилось что-то особенное в их жизни, чего они так долго ждали. Жизнь, казалось, наполнилась для них новым смыслом, счастливыми событиями, постоянным ожиданием чего-то неизвестного, впечатлительно-приятного.
IV
Рон подрастал, мать подумывала уже над тем, куда его определить
после школы, какую бы ему выбрать специальность. В шестнадцать лет он уже прилично рисовал, пробовал создавать картины. И мать решила отдать его на учебу в город Спенсер,
рыжеволосому, опрятно одетому господину. Тот назвал цену за учебу, они договорились.
– Учись, Роня, – сказала Марта на прощание, когда определила его на квартиру своих дальних родственников. Квартирка так себе, без особых удобств. Бабушка Дороти согласилась кормить, стирать, наблюдать за учебой. Комнатку выделила три на четыре метра с одним окном и видом на курятник. Расставаясь, мать даже всплакнула немного. Рон, проводив ee, сел у окна, смотрел во двор, плакал. Немного развеселил его куцехвостый петух оранжево-черного цвета, который то и дело топтал своих подруг одну за другой с большим азартом и умением. Вспомнилась Виолетта, ее грустные , такие далекие, обворожительные, ставшие родными, такие
очаровательные глаза, родной Айленд. Ах, Виолетта, Виолетта! Зачем
вы так далеко? Почему так скучно и грустно без вас?..
Последние дни, перед отъездом, он ходил мимо дома Вудбергов, чтобы увидеть Виолетту. Смотрел, высматривал, но нигде ее не увидел, даже не простился. Он томился, грустнел, потому что последнее время Виола демонстрировала неприступность. Но он готов прощать ей капризы. Рон все больше и больше понимал, что не может долго жить, чтобы не видеть Виолетту. Куда бы ни шел, что бы ни делал, она стояла перед глазами, слышался ее бархатистый смех, властно-нежный голосок. Теперь перед ним
курятник, эротические сцены. Скука, тоска по дому, по всему домашнему. Занятия в студии еще не начинались из-за недобора учащихся. Он целыми днями пропадал у окна, смотрел во двор. Изредка его мысли о доме прерывала бабушка Дороти, звала кушать. Потом снова дежурство у окна. Так продолжалось до тех пор, пока в доме не появилась молодая постоялица с ребенком. Ребенок кричал,его мамаша плакала вместе с ним, не зная, как унять. Бабушка Дороти рассказала, что молодую постоялицу зовут мадам Роси. Ее муж, моряк дальнего плавания, умер или утонул. И слезам смуглолицей мадам, казалось, не будет конца. Бабушка Дороти поселила ее в комнате напротив, и Рон в приоткрытую дверь видел все.
Мадам Роси, не прячась, оголяла пышную грудь, кормила малыша. Только, заслышав крик, Рон бросался к щели, наблюдал за кормлением, впивался с азартом в дверь, будто это было самое лучшее из зрелищ, какое могла дать ему жизнь в Спенсере. Аккуратые груди мадам Роси удивительно были похожи на теплые кувшинчики, в каких мать подавала на стол молоко, они непонятным образом привлекали Рона. Ему так хотелось прильнуть к ним, как в детстве…
Неизвестно, сколько бы продолжались такие сеансы подсматривания, если бы мадам Роси не заметила как-то и не захлопнула дверь. И больше не оставляла ему такой возможности. Только однажды дверь сама открылась, Рон увидел белые груди, жадно сосущего ребенка. У него что-то вдруг подкатило к горлу, затошнило, он выскочил на улицу, чуть не вырвал, после даже злился на мадам
– А чем занимаются твои родители?
–У меня только мать, – ответил Рон.
– Отец вас покинул?
– Нет, он с нами, но для меня он не существует.
Бабушка Дороти и мадам Роси переглянулись. Недовольно закричал
маленький Рошар. Рон, закрыв лицо руками, выскочил из-за стола.
Наступило неловкое молчание.
Пришел вечер, потемнели окна. Рон лежал в своей каморке, не
зажигал свет. К нему постучались. Дверь после стука сразу же открылась.
На входе появилась мадам Роси. Она смотрела в темноту, пытаясь разглядеть своего нового знакомого.
В комнату ворвался запах каких-то загадочных духов.
–Ты не спишь, дорогой Роня?
– Нет.
–Мне тебя жалко…
– Не надо меня жалеть, я уже взрослый.
– Мужчина?
– Буду мужчиной.
– Хорошо, хорошо, будешь мужчиной. Я тебя не хотела обидеть, унизить,
только желала бы узнать, что произошло у вас с отцом? Если ты мне
расскажешь, – тебе станет легче.
– Отца я не считаю отцом. Я – нежелательный ребенок. Он меня хотел
уничтожить!..
– Да? – спросила мадам Роси, даже осеклась на полуслове от неожиданности. – Ты же хороший мальчик, но, видно, заброшенный, нелюбимый. Думаю, ты станешь со временем отличным мужчиной, – приободряла Роси, но поняла, что сказала нечто лишнее, потому перевела разговор на другую тему: – Я тоже невезучая, счастье мне не светит. – И она вздохнула тяжело и тоскливо.
Рон молчал. Он не знал, что сказать, как посочувствовать. Ему не хватало опыта в подобных разговорах, он отвернулся к стене, заплакал.
– Не плачь, Роня, не плачь,– успокаивала его мадам Роси.
– Знай, ты не один такой несчастный. Мне тоже тяжело, но я уже не плачу. Рон рыдал, и ничего нельзя было с ним поделать. Тогда начала плакать и мадам Роси. Она гладила по головке Рона, шуршала в его волосах, шептала:
– Не плачь… Мы начнем выбираться из несчастий вместе, вот посмотришь.
После того вечера прошла неделя, может, чуть больше. Рон начал
посещать уроки. Он старался избегать мадам Роси. Ему было стыдно
за свои слезы: раскис перед женщиной, как ребенок, проявил слабость. Корил, казнил себя, только через какое-то время успокоился. В одну из ночей мадам Роси, уложив ребенка, пришла к Рону, присела на кровать. Запах тех же непонятных духов разнесся по комнате. От нее исходил жар, она пылала, Рон почувствовал это сразу. Мадам Роси взяла его за руку.
– Да не бойся ты, глупенький,– сказала она взволнованным голосом.
–Ты, вероятно, спал? Я тебя разбудила?
Рон молчал, он даже немного побаивался ее. Не знал, зачем она