Мой дядюшка Освальд
Шрифт:
«Я ищу общественный туалет», — ответила я.
«Вы по какому делу, юная леди? — спросил он, наставляя на меня ножницы, как пистолет. — Вы заходили в мою хижину. Что вы украли?»
«Ничего я не украла, — возмутилась я. — Если хотите знать, я пришла, чтобы вручить вам подарок».
«Ах вот как, подарок!» — немного смягчился он.
Я достала из сумочки гроздь винограда и показала ему.
«И чем же я заслужил такую щедрость?» — спросил он.
«Вы доставили мне массу удовольствия в театре, — пояснила я, —
Он шагнул вперед, взял виноградину и отправил ее в рот, с трудом разыскав его среди зарослей своих усов.
«Мускатель изумительный виноград, — проговорил он, разжевывая ягоду и пристально глядя на меня из-под нависших бровей. — Вам повезло, юная леди, что вы не застали меня за работой, иначе я бы вышвырнул вас отсюда, с виноградом или без него. Я подрезал розовые кусты».
«Прошу извинить за неожиданное вторжение, — умоляющим тоном произнесла я. — Вы меня простите?»
«Я прощу вас только в том случае, если буду уверен в чистоте ваших помыслов», — заявил он.
«Они чисты, как дева Мария», — ответила я.
«Сомневаюсь, — возразил он. — Женщина никогда не приходит к мужчине без задней мысли. Я много раз подчеркивал этот факт в своих пьесах. Существо женского пола, мадам, это хищное животное, которое охотится на мужчин».
«Какая глупость, — возразила я. — Мужчина — вот кто охотник».
«За всю свою жизнь я ни разу не охотился на женщину, — заявил он. — Это женщины охотились на меня, а я бежал от них, как затравленная гончими лисица. Прожорливые создания, — добавил он, выплевывая виноградные косточки. — Прожорливые, хищные, всеядные твари».
«Да ладно вам, — махнула я рукой. — Все время от времени выходят на охоту. Женщины охотятся на мужчин с целью выйти замуж, ну и что в этом плохого? А вот мужчины охотятся на женщин потому, что хотят затащить их в постель. Куда положить виноград?»
«Отнесем его в хижину», — он взял у меня гроздь и вошел в сарай. Я последовала за ним, моля Бога, чтобы девять минут поскорее прошли. Он уселся в плетеное кресло, поглядывая на меня из-под кустистых бровей. Я быстро села на второй свободный стул в комнате.
«Вы смелая юная леди, — заметил он, — Я ценю смелость».
«А вы говорите всякие глупости о женщинах, — заявила я. — По-моему, вы ни черта в них не смыслите. Вы когда-нибудь были страстно влюблены?»
«Типично женский вопрос, — фыркнул он. — Для меня существует только одна страсть. Страсть интеллекта».
«А как насчет плотской страсти? — поинтересовалась я. — Для нее у вас нет места?»
«Нет, мадам. Декарт получал гораздо большее наслаждение от жизни, чем Казанова».
«А Ромео и Джульетта?»
«Детская любовь, — отмахнулся он. — Вздор».
«Вы хотите сказать, что ваша пьеса „Цезарь и Клеопатра“ сильнее, чем „Ромео и Джульетта“»?
«Несомненно», — ответил он.
«Да вы наглец, мистер Шоу».
«И вы тоже, юная леди, — он взял со стола лист бумаги. — Послушайте, — сказал он и начал читать своим визгливым голосом: „… в конце концов, тело всегда вызывает скуку, Только мысль остается навеки прекрасной и интересной, потому что мысль — это жизнь…“»
«Разумеется, в конце жизни тело вызывает скуку, — не дослушала я. — Вы говорите очевидные вещи. Но в моем возрасте оно не позволяет скучать, оно — сочный фрукт».
«А теперь попрошу вас оставить меня в покое, — заявил он. — Вы дерзкая и хорошенькая, но это не дает вам права отнимать у меня время. Благодарю за виноград».
Я взглянула на часы. Оставалось всего чуть больше минуты. Необходимо было продолжить разговор. «Хорошо, я уйду, — пообещала я, — но взамен винограда мне бы хотелось получить автограф на одной из ваших знаменитых открыток».
Он потянулся за открыткой и подписал ее. «Ну а теперь уходите, — сказал он, — я и так потратил на вас слишком много времени».
«Уже ухожу», — сказала я, теребя платье и пытаясь растянуть секунды. Девять минут уже прошли. О жук, милый, дорогой жук, где же ты? Почему ты меня оставил?
— Какой кошмар, — посочувствовал я.
— Я была в отчаянии, Освальд, жук никогда раньше меня не подводил. «Мистер Шоу, — я остановилась у порога, пытаясь придумать предлог, чтобы задержаться, — я обещала своей дорогой матери, которая считает вас Богом-отцом, задать вам один вопрос…»
«Вы нахалка, мадам!» — рявкнул он.
«Я знаю, знаю, но, пожалуйста, ответьте. Вот ее вопрос. Это правда, что вы осуждаете всех творцов, которые создают произведения искусства исключительно ради искусства?»
«Да, мадам».
«Значит, просто красоты недостаточно?»
«Нет, — ответил он. — Искусство должно отвечать воспитательным целям, служить обществу».
«Как же, по-вашему, служил обществу Бетховен или Ван Гог?»
«Вон отсюда! — рассвирепел он. — Я не желаю препираться!»
— Он замер на середине фразы. Потому что в этот момент, слава Всевышнему, жук наконец до него добрался.
— Ура! Ну и как, сильно ему досталось?
— Не забывай, мы дали ему тройную дозу.
— Я помню. Рассказывай дальше.
— По-моему, Освальд, давать тройную дозу небезопасно. Я больше не буду этого делать.
— Здорово его тряхнуло, да?
— Первая фаза была просто сокрушительной, — призналась Ясмин. — Как будто он сидел на электрическом стуле, а кто-то повернул выключатель и пропустил через него миллион вольт.
— Настолько ужасно?
— Слушай дальше. Его тело оторвалось от стула и застыло в воздухе, изогнувшись дугой, его сотрясала мелкая дрожь, глаза вылезли из орбит, лицо перекосилось.